— Ну, что уставилась? — вдруг добродушно поинтересовался князь. — Замерзла небось? Сейчас я тебя согрею. Расстанемся мы завтра. Навсегда… Вспоминать-то будешь?..
— Как же тебя такого забыть, государь? Захочу, так не получится, — удивилась баба.
— Ладно, ладно, утри слезы. Ни к чему это. В утешение я тебе мужика оставлю, из дворовых он. Скажу священнику, чтобы обвенчал вас. Вспоминай меня, Прасковья, добрым словом. Люди, наверное, говорят, что суров я, баб бью. Только ты тому не верь! Ваську я ненавижу, а баб люблю. А теперь прижмись ко мне покрепче.
Софья Витовтовна уже знала: Василий возвращается в Москву, и ждала гонцов, чтобы самой быть поводырем у сына, но вместо посыльного от великого князя в терем пожаловал боярин Иван Ушатый.
Он вошел в ее горницу и, стрельнув глазами на девок, помогающих княгине одеваться, сказал:
— Собирайся, Софья Витовтовна, тебя великий князь дожидается, Дмитрий Юрьевич.
Рассыпались девки по горнице, как яблоки из упавшей корзины. Боярин Ушатый продолжал:
— С ним поедешь, хочет он, чтобы ты ангелом-хранителем ему была в дороге.
Великая княгина Софья была похожа на своего отца Витовта не только чертами лица: тот же прямой нос, капризные губы и даже морщина на челе точно такая же глубокая и кривая. И характером княгиня была под стать отцу: не любил покойный правитель слова, сказанного поперек. В порыве ярости мог обломать трость о спину нерадивого слуги или взашей собственноручно вытолкать спесивого князя. Сама же Софья Витовтовна не раз за волосья таскала девок, и бояре, зная крутой нрав великой княгини, старались не перечить ей понапрасну, тем самым не вызывать на себя гнев госпожи.
Первый год, проведенный на Руси, был для Софьи Витовтовны особенно трудным. Выдали ее замуж за Василия Дмитриевича, чтобы скрепить дружбу двух соседей. Это обстоятельство не мешало Витовту пощипывать окраину русских земель. И весь гнев Василий обрушивал на свою жену, видя в ней главный источник всех бед и напастей, которые обрушивались на Московское княжество.
Сам Василий Васильевич был зачат, когда между супругами воцарилось примирение и зять с тестем на короткое время перестали ссориться. Может, оттого и уродился он не такой, как все, — был неровен и горяч, словно настроение матери передалось и ему. Только после смерти Василия Дмитриевича Софья почувствовала себя по-настоящему великой княгиней, она уже не стеснялась своего литовского выговора, не опасалась насмешек бояр — власть была в ее руках. И те бояре, которые совсем недавно ходили в ее заклятых врагах, теперь искали ее расположения. Вот когда в ней в полной мере раскрылся характер железного Витовта — оказывается, она не забыла нанесенных обид и не собиралась прощать никого. Первыми поплатились братья Нестеровы за то, что наушничали Василию Дмитриевичу про связь великой княгини с красавцем сотником Степаном Охабнем. Обоим братьям она велела отрубить головы. Следующими оказались бояре Плещеевы — отец и сын. Великая княгиня повелела тайно задушить их в темнице за злые языки. А недоумка-шутника — боярина Кобылу — повелела прилюдно на площади выстегать розгами, в вину ставила то, что посмел посмеяться вслед великой княгине.
Попридержали бояре злые языки, попритихли, а Софья Витовтовна в государстве заняла первое место при малолетнем своем сыне. Даже повзрослев, Василий не однажды обращался за помощью к матери, признавая ее ум и мудрость.
И даже когда Василий был низвергнут и беспомощен, а великая княгиня растеряла свое прежнее величие, не нашлось боярина, который посмел бы оскорбить Софью даже взглядом. И вот сейчас боярин Ушатый, пнув ногой дверь, нагло посмел войти в покои княгини.
— Ты, княгиня, на ухо, видать, тугая стала, — повысил Ушатый голос, — так я могу тебе и проорать! Дмитрий Юрьевич с тобой возиться не станет, прикажет по рукам и ногам связать да в телегу бросить. Это я по доброте своей с тобой разговор веду.
Девки, как затравленные зверьки, таращились на Ушатого, который, подобно медведю, в просторной лохматой шубе склонился над княгиней, того и гляди, сожрет! Видать, поубавилась сила в Софье Витовтовне, ежели угличские бояре посмели ею помыкать. Но нужно было знать великую княгиню, чтобы понять — причина в другом: угличский боярин недостоин той чести, по которой она снизойдет до его приказаний.
— Пшел вон, холоп! — отвечала Софья Витовтовна. — Или ты забыл, с кем говоришь? Или ты думаешь, что за чуб тебя не смогу отодрать, как девку беспутную?!
— Некогда мне перед тобой шапку ломать! А если ослушаешься, велю холопам своим дворовым вязать тебя. Эй, холопы! Сюда!
На голос боярина вошло трое дюжих молодцов. Они поскидывали с голов шапки и стояли скромно, потупив взор. Но великая княгиня поняла, что, прикажи сейчас Ушатый сорвать с нее княжеское одеяние и рядить в простое платье, они причинят ей тотчас и это зло.
Стотысячное войско великого князя осадило Углич. Немного опоздал Василий Васильевич — Дмитрий Шемяка опередил его и три часа назад готовился отражать нападение московского князя.
Василий захватил посад, стоял у города второй день, надеясь на благоразумие обороняющихся, но вместо покорности с крепостных стен доносилась ругань и матерная брань.
— Может, с боем возьмем Углич, великий князь? — подступали к князю воеводы, но Василий Васильевич не торопился проливать кровь.
Однако чуда не происходило, горожане продолжали сопротивляться, вызывая у нападающих раздражение боярства и негодование воинства.
Василия вывели из теплой горницы на морозный воздух. Видно, его заприметили с детинца. Тихо стало. Брань умолкла. А Василий Васильевич, оборотившись к боярам, попросил:
— Поверните меня лицом к Угличу, послушать хочу, что ворог говорит.
— Ты и так к ним ликом стоишь, государь, — отвечал за всех Прошка. — Умолкли они, тебя со стен заприметили, государь.
Студеный ветер холодил кожу, забирался под кафтан, трепал его полы, а бояре, будто мальца малого, держали под руки слепца Василия. Он осторожно сделал один шаг, другой. И трудно было узнать в нем московского государя с легкой поступью и быстрыми движениями.
Словно сызнова учится ходить князь.
— Молчат, стало быть, — сказал Василий, и в ответ ему со стен громыхнуло.
Каменное ядро, рассекая воздух, угодило в баньку и, разбив в щепы стену, непрошеным гостем вкатилось вовнутрь.
— Палят, государь, в тебя метили, — сказал Прошка. — Да больно далеко, не попасть им… И никогда угличские стрелками хорошими не были, это не наши московские пищальники.
— Не хотят покориться. Ладно, поглядим, как дальше будет. Борис Александрович пушки обещал привезти. Завтра наряды здесь будут.
Наряды доставили точно в назначенный срок. Кони медленно волочили сани с орудиями, а они лениво, на каждой кочке, перекатывались с одного бока на другой, выглядели устрашающе.
Пушки установили под стенами города и стали ждать распоряжения Василия Васильевича.