Мужики, утерев потные лбы, вздыхали:
— Эх, сейчас бы бочку хорошего вина! Тогда и работа спорилась бы пуще прежнего! Да в колокола ударить — то было бы веселье.
Соборные колокола треснули от жара, и только единственный на Троицкой звоннице остался цел. Пламя лишь слегка расплавило его крутые бока, но звон его от этого не сделался глуше, по-прежнему был мелодичен и ласков. Однако колокол берегли до особого случая, то была надежда Галича — вот если и он треснет, тогда не возродиться никогда городу.
Колокола были особой гордостью Юрия Дмитриевича: лучшие мастера Руси их отливали. Не жалел князь на благое дело серебра и щедро отвешивал драгоценный металл мастеровым. И то-то они потом радовали его своим перезвоном! Однако пожар разорил князя Юрия, и единственное, что оставалось ему сделать, — просить сыновей о помощи. Не отступись, родная кровь, помоги серебром и медью. Помоги сотворить чудо, чтобы, как прежде, зазвучал над Галичем колокольный глас.
Галич возродился.
Не впервой на Руси строить заново спаленный город. И месяца не проходит, глядишь, новые избы опять вдоль улицы выстроились, церквушка на пригорке устроилась, и даже корчма притулилась там, где народу удобнее собираться. Трудно поверить, что еще вчера здесь торчали развороченные огнем обугленные бревна. А сейчас что и напоминает о пожаре, так это редкие пепелища, и долго еще на них не будут расти луговые цветы.
Скоро были отлиты и колокола, и мужики охотно, задрав бороды в поднебесье, слушали их дивные песни.
Юрий Дмитриевич был не из тех князей, которые забывают обиды, хоть и не признавали его московские бояре, но силу он свою знал. Могущество, оно в единстве, сыновья-то с ним. И весной, закончив строительство города, Юрий Дмитриевич послал гонцов к сыновьям, просил постоять за отцовскую обиду. Отправил Юрий гонца и к своевольным вятичам, которые завсегда были горазды досадить московскому великому князю.
Собрав большую силу, Юрий Дмитриевич повел рать на Москву.
Полки галицкого князя стали лагерем у горы Святого Николы. Вот уже пятый десяток лет пошел, как облюбовал старик эту неприметную и заросшую лесом вершину для своего жилища. Так и прозвали ее с тех пор — гора Святого Николы. Редко кому удавалось увидеть старика, ибо выходил он из своей землянки ночью, а разговаривал с гостями через узенькую щель в двери.
Не было дня, чтобы не наведывался к затворнику кто-нибудь из мирян, поговорит со старцем и краюху хлеба под порог положит. Тем он и жил.
Знающие люди говорили, что зимой и летом носил святой старец одну и ту же рясу, во многих местах прохудившуюся, но менять ее не желал и теплой одежды ни у кого не принимал.
— В этой рясе я иночество принял, — говорил старик, — в ней и помирать буду!
Ходил старец всегда без шапки, волос никогда не стриг, и они длинными седыми космами свисали по плечам.
Юрий Дмитриевич спешился у подножия горы и в сопровождении сыновей — Васьки Косого и Дмитрия Шемяки — пошел к землянке. Шапку князь с себя стянул и предстал перед святым с непокрытой головой.
— Отец Никола, — окликнул негромко старика князь. — Жив ли ты? Отзовись!
Некоторое время в землянке было тихо, а потом послышалось легкое покашливание.
— Кто ты, добрый человек? С чем пожаловал? — тихо спросил старик.
— Я великий князь Галицкий, Юрий Дмитриевич, — не сумел унять гордыню князь. И сразу понял свою ошибку. Не было для святого разницы, кто перед ним: князь великий или бродячий монах. Все рабы Божьи, и все проистекает от Его повеления.
— Слушаю тебя, князь.
И почувствовал Юрий Дмитриевич, что, быть может, величие не в княжеском звании да родовитости, а вот в этой святости, неприхотливости, простоте существования. А сам старик так возвысился над ним, ушел далеко, что никогда не догнать его ни в земной, ни в загробной жизни.
— Правду ли говорит про тебя народ, что ты княжеского рода и имя свое мирское скрываешь?
— Правда, — был ответ, — только ведь кровь и плоть у всех единая. Суета все! Один Бог вечен.
— Слышал ли ты, старец, о племяннике моем, московском князе Василии Васильевиче?
— Прости, князь, не слышал.
Подивился ответу Юрий, но спрашивал далее:
— А об отце моем Дмитрии Донском слышал? О брате Василии Дмитриевиче?
— О брате тоже не слыхал. А у Дмитрия, князя Московского, прозванного за подвиг свой Донским, я в дружине воеводой был. Кровь на поле брани чужую проливал, вот до сих пор и замаливаю этот грех.
— Знаешь ли ты, зачем я пришел к тебе, старец?
— Ведаю, — уверенно отвечал старик. — Одна болезнь у всех князей. Братьев наказать хочешь. Только ведь не в распрях сильна Русь, а в единстве!
Если старец замаливает пролитую татарскую кровь, то как он смотрит на него, который идет проливать братову кровушку. Нет, не видать благословения.
Ушел Юрий Дмитриевич, и еще долго слышался ему теплый голос старца: «Только ведь не в распрях сильна Русь, а в единстве!»
— Государь Юрий Дмитриевич, — услышал князь голос воеводы. — К горе полки Василия Московского и Ивана Можайского подходят.
Пожаловали, стало быть, племянники.
— Трубить сбор! Не хочу святого старца сечей тревожить. Встретим рать московского князя в поле. Пусть звон железа не мешает ему молиться.
Отошла от горы рать Юрия Дмитриевича. И вправду: на горизонте пыль поднялась, скоро Васька здесь будет.
Для битвы галицкий князь выбрал поле огромное, где луговая трава высокая и сытная. Луговые ромашки, голубые колокольчики склонили свои головки, словно и они признавали господином Юрия Дмитриевича.
И часа не пройдет, как будет помята трава сражающимися, телами убитых и раненых, а ромашки скорбно поникнут, политые не дождевой водой, как бывало раньше, а кровью русича.
Рать Юрия терпеливо поджидала дружины Василия Московского и Ивана Можайского. Ратники прилаживали кольчуги и панцири, читали негромко молитвы. Сам Юрий Дмитриевич надел поверх красной рубахи байдану бесерманскую и крепко стянул ее широким поясом.
Полуденное солнце сильно припекало. Пот обильными ручьями заливал глаза, рубаха под кольчугой промокла и пристала к спине, долгого ожидания не выносили и кони, они без устали махали хвостами, отгоняя оводов, нетерпеливо рыли копытами землю.
И когда первые ряды дружины Василия Московского поднялись на косогор, князь Юрий повелел стоящему рядом трубачу:
— Ну давай, с Богом, труби к бою!
Услышав трубный голос, рать Юрия Дмитриевича всколыхнулась, словно на ветру, и, изготовив наперевес копья, двинулась на Василия Московского.
Стонали раненые, падали убитые, в панике носились по полю осиротелые кони, гремела без устали труба. И всюду звон, крики, ржание лошадей…