Хоть и княжеские покои, а убого в них. Сквозь темное окошко еле свет пробивается, постель смята, по углам паутина.
Священник дотемна пробыл в покоях князя в надежде дать причастие, но Дмитрий Красный проспал до вечера. В полночь ему захотелось ушицы. Он привстал со своей постели, опираясь слабеющей рукой об изголовье, и попросил:
— Осетринки бы… да с наваром!
— Будет сейчас, князь! Будет! Эй, девки! — позвал постельничий. — Ушицы князю несите, да поживее!
Князь уху ел не спеша, отпивая с глубокой ложки сытный навар, потом утер бороду ладонью и пожелал:
— Вина бы чарку!
Подали князю и чарку вина. Выпил Дмитрий Красный до капли и, охмелев, сказал боярам, которые неподвижно застыли у ложа господина:
— Пошли бы вы вон отсюда! Дайте мне покой, уснуть хочу!
В покоях стало пусто — остались князь да постельничий его, Дементий.
— Наказывает меня Господь, — заговорил князь. — Грешен я, Дементий. А Бог-то, он все видит. И ни в чем спуску не дает.
— В чем же ты повинен, князь? Более безвинную душу я и не встречал. На бояр своих и то прикрикнуть не можешь. И с братьями своими всегда в ладу был, волю великого князя выполнял исправно и Дмитрию Шемяке не перечил, Васька Косой и тот тебя любил.
— Не о том говоришь, боярин. Девка у меня была… красивая больно, и душа моя к ней прикипела, да так, что женку свою забыл. Знаешь ты, детей у меня нет, жена померла в одночасье, и сам я отхожу в одиночестве… Девка эта понесла от меня дите. Видел я его, на меня похоже. Не мог же я его к себе взять, приказал эту девку со двора гнать, как сучку последнюю. А совсем недавно, когда к Дмитрию Большому ехал, на дороге бабу повстречал среди нищих. Баба та меня за ногу дергает и кричит: «Не узнаешь меня, княже?! Не узнаешь?!» Рынды ее отпихнули, а она все кричит истошно: «Не узнаешь меня, княже?!» Думаю, видно, совсем баба рассудка лишилась, ведь не признал ее поначалу. Знавал-то я ее юной, а передо мной женка седая! И тут она мне кричит: «Сыночка-то нашего нет уже!.. Помер он!» Прозрел я здесь, признал свою зазнобу. Не сказал ничего, дальше поехал, а только с того дня стала меня хворь точить. Видно, наказал меня Господь… Был бы у меня сын, оставил бы ему удел, а так Галич Васька Московский заберет! Поначалу у отца удел отнял, а теперь вот и ко мне подобрался. Эх, Дементий, отговорился я с тобой, как на исповеди, и полегчало малость. А теперь иди, спать я буду.
Князь уснул скоро, а Дементий долго маялся в углу на жесткой лавке. Проснулся боярин от крика. Князь задыхался, лицо его сделалось синим, и душа, того и гляди, отлетит от тела.
— Князь! Князь! Да проснись ты! — тряс постельничий за плечо своего господина. — Проснись Христа ради!
Быть может, смерть уже подступила к Дмитрию Красному, заглянула в его лицо, которое от этого покрылось холодной испариной. Князь разлепил веки и узнал боярина:
— Это ты, Дементий?
Легкое прикосновение живого человека к умирающему князю, видно, отпугнуло смерть, но она не ушла, а только спряталась у изголовья, чтобы потом наверняка вцепиться костистой рукой в Дмитрия и уже не отпускать его до последнего вдоха.
— Помираю… Зови священника и бояр, последнее слово хочу молвить.
Выскочил боярин из горницы и тут вспомнил, что забыл взять шапку. «Ну и Бог с ней!» — махнул он в сердцах рукой и побежал кликать бояр.
Бояре, увидев князя умирающим, суеверно крестились, жались у порога, а потом, словно боясь потревожить, один за другим расселись по лавкам.
— Отходит князь, отходит, — шептали бояре.
Князь умер так же тихо, как и жил.
Отец Иосия возвел глаза к небу, перекрестился на сводчатый потолок и, положив ладонь на лицо князя, закрыл ему очи.
— Вот, кажись, и все… отмаялся князь.
Бояре плакали, не в силах скрыть печаль. Вместе со смертью Дмитрия уходили и прежние вольности. А каково сейчас менять одного господина на другого? Ладно сына бы князь оставил, ему бы послужили. Теперь придет Василий Васильевич и заберет Галич, присоединит к своей вотчине. Затрут их московские бояре, затопчут. И судьба каждого из них повернется неизвестно как, только и останется плечи подставлять под ноги великому московскому князю, когда он надумает выезжать на соколиную охоту.
Более других горевал Дементий. Меду хмельного он не пил, а лил горькие слезы у ложа почившего. Бояре в пьяных речах хвалили умершего князя, материли Василия. А затем, обессилевшие, здесь же на широких лавках улеглись спать.
Не ложился спать только Дементий, из своего угла он поглядывал на умершего князя, и, если бы не бледное, застывшее лицо Дмитрия, могло показаться, что он просто прилег отдохнуть.
Сон скоро стал забирать боярина. Видно, изрядно подустал постельничий — ему вдруг показалось, что рука князя дрогнула, а пальцы сжались в кулак.
— Свят! Свят! Свят! — начал креститься постельничий и глазами, полными ужаса, пялился на Дмитрия Красного.
И тут Дементий увидел, как у князя шевельнулась другая рука, затем он уверенно откинул одеяло в сторону, оперся ладонью об изголовье и сел.
Дементий, цепенея от ужаса, смотрел и гадал, что это: мертвый пробудился от храпа бояр или объятия смерти были не так крепки. Вывернулся из них князь да и ожил! А Дмитрий Красный, не размыкая век, пробормотал:
— Петр же, познав его… яко Господь есть…
Что это, чудесное пробуждение или Господь, восстав против смерти, не согласился принять князя без святого причастия?
Неожиданно Дмитрий сильным голосом затянул псалом, как если бы он сделался простым певчим. Дементий совладал со страхом и подтянул громко, подлаживаясь под пение галицкого князя:
— Миром Господу помолимся. О свышнем мире и о спасении душ наших Господу помолимся.
И когда бояре пробудились от хмельного сна, то увидели, как князь с постельничим слаженно тянули на два голоса. Дмитрий Младший пел самозабвенно, глаза его при этом оставались закрытыми. Постельничий Дементий, взобравшись на лавку с ногами, с высоты «алтаря» пытался вторить князю сочным басом. Бояре не удивились чудесному пробуждению князя, видно решив, что это им все чудится с похмелья, пошмыгали носами, повертели нечесаными головами и подтянули поющим.
Никто из них не заметил, как в горницу вошел священник, который явился для того, чтобы прочитать Псалтырь над почившим князем да проводить его в дальнюю дорогу с миром.
— Уж не бес ли здесь правит? — усомнился священник, глядя на образа, перед которыми горела лампадка. — Свят, свят! — Он начал креститься. — Бояре, опомнитесь!..
Дмитрий Красный открыл глаза, разглядев среди бояр отца Иосия, проговорил:
— Не мог я, святой отец, без причастия уйти. С того света явился, чтобы из твоих рук отпущение грехов получить. А после причастия как Бог пожелает, заберет к себе или жить оставит…