— Ладно… так и быть! С вами я буду. Только крестного целования с меня не бери. Не дам! А теперь пойдем выпьем, устал ты с дороги и промерз, видать.
Василий Васильевич теперь все время проводил в молитвах. А то вдруг неожиданно собирался и уезжал из Москвы на богомолье в дальние монастыри. Дорогу чаще проходил пешком, накладывал на себя непосильную епитимью: совсем отказался от мяса, не пил вовсе вина и, простаивая по многу часов кряду на коленях, молился. В церкви он любил оставаться в одиночестве, ему казалось, что так его раскаяния достигнут цели.
Прошка Пришелец пробовал отвлечь государя от тяжелых дум: приглашал во дворец скоморохов, шутов, заставлял баб водить хороводы, но государь прогонял его прочь.
— До веселья ли мне теперь! Не знаю, когда и грех-то свой замолю, — жаловался он. — Не тревожил бы ты меня, Прохор, не отвлекал от мыслей о Боге.
То, чего не замечал великий князь, видел Прохор Иванович и в который раз пробовал растрясти князя.
— Оглянись вокруг, государь, неужели ты не видишь, как братья супротив тебя сговариваются. А бояре, что раньше кланялись низенько, теперь нос воротят. Все они великим московским князем Шемяку видят!
— Неразумные речи твердишь, Прохор, — на миг оживал Василий Васильевич, — я великий князь, я им и останусь.
— Видно, мало тебя обманывали, если ты до сих пор слеп! Вчера Голованы гонца отправили к Дмитрию, за каждым шагом твоим следят. Когда ты на богомолье в Ростов Великий поехал, так за тобой в трех верстах сотня воеводы Челядны волочилась. Все боятся, что ты с другими князьями свяжешься да замыслы их коварные прервешь. А давеча к тебе дьяк с бумагой пришел, письмо ты собрался писать, так одна из девок твоих сенных под дверьми слушала, о чем письмо. Я эту девку повелел на дворе выпороть, чтобы другим неповадно было.
— Не могут князья против меня пойти. Мы крестным целованием повязаны, — устало возражал Василий.
— Крестное целование… Ишь ты чего вспомнил. На криве они крест целовали! А князья суздальские чем не вороги? То Дмитрия Шемяку поганым псом называют, а то вдруг дружбу с ним завели. Неспроста это! Дмитрий Шемяка к князьям все пса своего верного посылает — боярина Ушатого! А ты к чернецам еще присмотрись… В Данилов монастырь на богомолье поехал, так тебя игумен даже встречать не вышел. Больным сказался. Когда это еще было, чтобы великого князя Московского не встретили и колокола в его честь не били?! А за вратами сколько времени продержали? Нищего в монастырь впустят, а тут великий князь дожидается! А потом еще не всяк чернец и поздоровается. Слугам твоим почтения не кажут. Вслед за мирскими тоже начали нос воротить. Будет худо, государь, ой, худо будет, попомнишь еще мое слово, да поздно будет! Разогнать их всех нужно. Ты все молился, государь, а я за чернецами неладное подмечал. Игумен нашептал что-то одному из схимников, так тот скоро и ускакал по Галицкой дороге. По всему видать, Шемяку извещал о твоем прибытии. Открой глаза, государь, в капкане ты! И власти прежней над князьями не имеешь.
— Не верю, Прохор! Крест мы целовали, чтобы в мире жить! — упрямо твердил князь. — Иди, Прохор, оставь меня, молиться мне надо.
— Я-то тебя оставлю, государь, но ты уверен, что один будешь? — В самые глаза заглядывал верный холоп. — Даже здесь за тобой следят!
— Иди, слушать тебя не хочу, распорядись, я завтра к Троице еду. Хочу в тиши помолиться.
В Троицкий монастырь Василий Васильевич выехал на рассвете. Скрипел под полозьями снег, солнце еще не выбралось из-за леса, не позолотило кроны. Рядом, укрытые в овчинные шубы, дремали сыновья. Старший — Иван Васильевич — шмыгнул носом и затих, Юрий — младшенький, с матушкиным иконописным лицом и слегка приподнятой губой что-то вскрикнул во сне и тоже успокоился. «Видать, приснилось неладное», — подумал Василий Васильевич.
Сани ехали дальше, и Василий думал о своем.
Рассвет наступал быстро. Еще час назад темень прочно брала в полон придорожный лес, который лапами, сучьями укрывал высокие сугробы, норовил прикрыть и великого князя, нашептать отрокам на ухо сказание да заманить в лес, а уже и мрак рассеялся, и веселой музыкой казался скрип снега под полозьями, и кони даже как будто повеселели — бежали скорой рысцой по недавно выпавшему снегу.
Поездка к Животворящей Троице не предвещала ничего худого, но рынды, грозно позванивая оружием, торопились следом.
Ничто так не утешало Василия Васильевича, как дорога: и не быстрая, какой она может быть, когда едешь по спешному делу или навстречу ворогу, и не медленная, как после тяжелого похода, а вот такая, как сейчас, — неторопливая и безмятежная.
Василий Васильевич знал эту дорогу на память. Не однажды, по примеру отца Сергия, он проходил ее пешком, пряча княжеский плащ под одеждами чернеца. В большие праздники спешил затеряться в толпе верующих, чтобы величием не оскорбить Бога, перед которым равны все. После богомолья в Троице Василий всегда чувствовал себя обновленным, именно поэтому он и ехал сюда.
Дорога пересекла поле, разделив его на две неровные половины, и кривой дугой, зацепив опушку леса, шла вдоль дубрав. Лес стоял молчаливо, а деревья, что воины перед сечей, терпеливо дожидались приказа, покачивая на ветру голыми кронами.
Дорога могла показаться скучной и однообразной — слишком много вокруг навалило снега, и темень была еще густа, — если бы воображение не рисовало то рать, выходящую из чащи, то дикого вепря, выбежавшего на дорогу. Сугробы напоминали головы богатырей из былин — вот разомкнутся сейчас уста, и задует ветер, снося с дороги всадников да и повозку самого князя.
Несколько раз дорогу князю перебегали зайцы. Замрут косоглазые у самой обочины и наблюдают за подъезжающим отрядом, словно интересуются: кто же это в лес пожаловал? Простоять бы им так до тех пор, пока не утешит их любопытство метко пущенная стрела. Однако стоило всадникам приблизиться, как зайцы стремглав скрывались среди деревьев.
Уже при подходе к самой Троице на дорогу вышел медведь. Всегда осторожный зверь сейчас потерял чувство опасности. Что-то заставило его вылезти из теплого логова и идти навстречу людям. Медведь стоял не шелохнувшись, словно дьявольское видение. Великий князь перекрестился — не к добру все, нагонит он лиха. А может, это все им привиделось?
Медведь выделялся на снегу черным неподвижным пятном, а потом так же неторопливо, как и появился, скрылся в темной чаще.
— Фу-ты! — только и вымолвил Прошка Пришелец, который все это время ехал рядом. И великий князь увидел, что в руках тот сжимал рогатину, здесь же оказались и рынды, готовые встать на его защиту.
— Примета плохая, — обронил хмуро десятник. — Быть скоро беде.
Василий только усмехнулся: если придет беда настоящая, разве от нее топором отмахнешься.
Вот и Троица.
Здесь все оставалось так же, как было при первом игумене — Сергии Радонежском: посредине монастырского двора стоял Успенский собор, который хороводом обступали стены. Немного в стороне ютились кельи монахов, их крыши возвышались над крепостными стенами.