– Доволен, Крит, доволен – за вас. А что касается меня… Видишь ли, я не могу жить на Поверхности, а здесь не хочу. Там страшно, здесь душно! И что же делать? Не жить, существовать?
– В существовании тоже есть свои маленькие радости, – сказал я. – Например, шалман Африки, мясные червячки и студень из улиток.
– И пузырь, – добавил он, поднимаясь.
Моя последняя рекомендация Комитету Безопасности: если ваши могущество и политическая воля обеспечат выполнение всех пунктов настоящего «Меморандума», то по завершении текст его должен быть уничтожен, дабы не вводить в смущение и соблазн наших потомков.
«Меморандум» Поля Брессона,
Доктрина Десятая
Разбитый бетон, рухнувшая кровля, сосна, вцепившаяся в трещину корнями, темный провал шахты с остатками лестницы, обломки перекрытий… Спуск. Сначала в полумраке, затем в полной темноте. Полет сквозь черное пространство, казавшийся бесконечным. Мерцание лампочек на пульте, руки Крита поворачивают штурвал, касаются клавиш, и луч прожектора падает во тьму. Лицо Эри, бледное и строгое в неярком отблеске огней. Ржавый металл, обрамление люка. Скаф ныряет в него, словно крохотная рыбка в иллюминатор погибшего корабля.
Камера. Та, в которой когда-то стояли они с Терлецким. Голос Дота звучит в ушах: место прочное, надежное и безопасное… Да, вполне подходящее место, чтобы отправиться в странствия! Улететь с вихрем времени и очнуться в новом теле, уже не Дакаром, а кем-то иным, имеющим другое имя, другую судьбу, другое предназначение. Человеком мира, которого еще не существует, но который не похож на крохотный мирок, запрятанный в земных глубинах. В том, будущем мире мчатся к далеким звездам корабли, сияет солнце, плывут по небу облака, ветер шевелит зеленые травы, и над древесными кронами тянутся ввысь хрустальные башни дворцов… Просторный мир, огромный, но не слишком, как раз такой, какой подходит человеку. Мир, не среда обитания…
Надо надеяться, что ошибки не будет. В крайнем случае можно обойтись без звездолетов и дворцов. Хватит неба, солнца и кошки, что мурлычет, пригревшись на коленях.
– У края белого пятна, Крит, – сказал он. – Опускайся у края, но не на самом пятне.
Машина плавно двинулась вниз и замерла, повиснув над потемневшей от времени бетонной плитой. Шагах в семидесяти цвет пола менялся, темное становилось белесоватым и серым, обозначая некий рубеж – тот, который он перешагнул однажды. Эта граница была нечеткой, расплывчатой, наполовину стертой пролетевшими веками. «Нужно встать в самой середине, – подумал он. – Встать там и крепко держаться за руки. Возможно, в этом случае мы возродимся рядом».
Сдвинулся люк скафа, но они продолжали сидеть, глядя на белесое пятно.
– Осталось тридцать две минуты, – сказала Эри, высветив на миг полоску таймера. Голос девушки слегка подрагивал, и он прикоснулся к ее руке.
– Не боишься, солнышко?
– Нет, Дакар. Это от волнения… Неужели мы станем такими, как эти дикари-гиганты?
– Не совсем. Надеюсь, мы не будем дикарями.
– Откуда ты знаешь? – буркнул Крит. – Вы можете не добраться до конца. В первый раз ты пролетел тысячелетие, могут и сейчас высадить на полпути.
– Это меня устроит. Тысяча лет, две или пять, лишь бы остались вместе.
Он стиснул пальцы Эри. Она сказала:
– Я буду крепко держаться за тебя, Дакар. Не уйдешь, не вырвешься!
Конус яркого света пронизывал темноту и таял, не в силах добраться до стены.
– Пожалуй, мы пойдем, – промолвил он. – Эта бетонная поверхность такая неровная, выбоины по щиколотку… Хоть недалеко идти, да тяжело.
– Какие проблемы, гниль подлесная? Я могу высадить вас в центре круга.
– Не надо, Крит. Мы пойдем, а ты отодвинься подальше, к самой стене камеры. Жди там, не выключай прожектор и смотри на нас… Ну, давай на прощание!.. – Он вытянул руку, и они стукнулись браслетами. – Я рад, что встретился с тобой, Охотник. И я жалею, что мы расстаемся.
– Бессрочных контрактов не бывает, партнер.
Люк скафа сдвинулся за его спиной. Сжав запястье Эри, он зашагал по щербатому полу. Их тени метались и прыгали впереди, луч света прочерчивал дорожку на темном бетоне, потом темное сменилось белесоватым, и он начал считать шаги. В прежнем, нормальном масштабе круг был не более автомобильного колеса – значит, нужно пройти метров тридцать-сорок.
Закончив счет, он остановился.
– Здесь, Эри. Сколько у нас еще осталось?
– Шестнадцать минут. – Прижавшись к нему, девушка спросила: – Как ты думаешь, Дакар, что будет с нашими телами? Останутся здесь или рассыплются прахом?
– Скорей рассыплются, милая. Плоть не может путешествовать сквозь время.
– Жаль! Мое лицо и волосы… В ГенКоне так старались…
Ее глаза блеснули в полутьме – Эри улыбалась.
Обняв ее, он тоже улыбнулся и подумал, что самое драгоценное, подаренное этим миром, ему удастся взять с собой. А что останется? Законченный клип, фильм-роман о мудрой царице Хатшепсут, правившей в стране Та-Кем в безмерной древности? Что ж, и это немало! Еще останется память о нем, пришельце из прошлого, который таинственно явился в Мобург и столь же таинственно исчез… Но фильм долговечнее памяти. Память жива, пока жив человек, ее хранитель, а после она покрывается мхом забвения. Достоверный рассказ становится сомнительным фактом, потом легендой, преданием, мифом и наконец растворяется в потоке времени. Что вспомнят о нем под куполами лет через двести-триста? Сначала будут говорить о пришельце из прошлого, потом – об инверторе Дакаре, который выдавал себя за пришельца, потом забудется имя, но будут помнить про того инвертора, что был он с придурью, нюхал «веселуху», и как-то ему поставили пситаб, после чего он и вовсе съехал с катушек. Ну, а потом… потом забудется все!
– Сейчас, – сказала Эри, – совсем скоро. – И обхватила его с такой силой, что он не мог вздохнуть. Лица жены и сына мелькнули перед ним – сын был серьезен и строг, жена улыбалась, и ее черты как бы подрагивали и скользили, менялись здесь и там, пока не слились с обликом Эри.
«Добрый знак, – подумал он. – Она меня простила. Простила!»
Луч света, падавший из темноты, в которой затаился Крит, померк в серебристом сиянии.
* * *
Не первый год я хожу на Поверхность, даже не первое десятилетие. Сначала, когда ушли Дакар и Эри, ходил с Хинганом и Мадейрой, а после того, как оба удостоились эвтаназии, хожу с учениками. Хотя какие они ученики, гниль подлесная! Охотники, и половчее меня будут! Целая орава.
Ходим, бьемся с птицами и кошками, копаемся в руинах, ищем древности, на камеры снимаем, за дикарями следим… Но большей частью картографируем Поверхность, и уже продвинулись на запад до Кива и Вилса, а на восток – до гигантских гор двухсоткилометровой высоты. Развалин на этой территории не счесть, а есть и вовсе не развалины – целые строения из тетрашлака, с подъездными путями и плоскими кровлями, на которые удобно приземляться. Ночевать тоже удобно – кошки сюда не лазают, а птиц мы отгоняем ослепляющими гранатами.