Пётр дослушал до конца. Глаза его стали очень серьёзными. В свои сорок он выглядел куда старше, а в этот момент казалось, что на него внезапно свалились ещё лет десять. Он медленно встал и сказал:
— Я прошу тебя, не делай аборт. Дай мне шанс. Аборт можно делать до трёх месяцев, сама говорила. Я бросаю пить сейчас. Я больше не пью совсем. Я готов подать с тобой заявление в ЗАГС. И если ты хоть раз увидишь меня пьяным, тогда ты права и между нами всё кончено. Тогда я алкаш и портить тебе жизнь не буду. И не буду я травиться антабусом и «торпедой». Я так брошу. Я завтра приду. Я каждый день буду приходить. Трезвый...
Пётр отставил стакан с водкой и вышел. Нелька его передразнила смешной гримасой, подождала, пока тот спустится по лестнице, и пошла в умывальную за водой для цветов. Там на подоконнике сидели её девчонки. Все вместе вернулись в комнату, где выслушали короткое Нелькино объяснение в три слова, вмещающее весь разговор: «Обещал не пить». Потрепались, сошлись на том, что это брехня. Наконец пьяное возбуждение сменилось апатией и потянуло на сон. Все поняли, что вечер окончен. Хозяйки разделись и улеглись по кроватям, а Колобок на прощание по-бабьи обняла Нельку, прижимаясь к её грудям и, говоря глубокомысленное: «Вот видишь, как оно, хотя, конечно, если нет, то тогда...», тоже пошла спать. Вставать и закрывать за ней дверь было уже лень.
Около десяти утра в их незапертую комнату вошел Пётр. Явно с похмелья, но не похоже, чтобы он чего добавил вчера. Из кармана достал отвёртку и шурупы, стараясь не шуметь, поставил на место шпингалет. После возлияний и нервотрепки девки спали или делали вид, что спали. Пётр убрал со стола, подмёл, помыл посуду, а затем залез в холодильник, чего-то там набрал и ушел на кухню готовить завтрак. Минут через сорок он внёс благоухающую сковородку жареной картошки со шкварками, кастрюльку отварных сосисок и кофе. Точнее, чайник с кипятком, кофе был растворимый. Нести в одной руке сковородку и чайник, а в другой парящую кастрюлю было крайне неудобно, и «спящая» Нелька пулей подскочила и помогла ему всё поставить на стол. Потом пнула Наташку, и они, как были в ночнушках, побежали через весь коридор в умывальную. Пётр, зная их вкусы, сделал каждой кофе, нарезал огурцов и хлеба, намазал несколько ломтей маслом. Такой примитивный стол считался весьма приличным для лимитчиков и бывал у них далеко не каждый день. Не из-за бедности, получали ребята достаточно, а из-за лени и пренебрежения к собственным нуждам.
Вернулись бабы. Нелька хитро осмотрела стол и достала оставшуюся со вчерашнего початую бутылку водки:
— Голова болит, щас похмелимся разом на три стакана!
И она быстро разлила остатки на троих. По лицу Петра пробежала весьма заметная тень внутренней борьбы — его желваки заиграли, глаза забегали, горло дёрнулось, как будто он несколько раз подряд пытался что-то сглотнуть.
— Ну?
— Не буду я. Обещал. Ты мне нужней, чем водка. Ты и наш ребёнок!
Нелька хмыкнула и чокнулась с Наташкой. С утра, как обычно, пили за «лося». Чтоб спалося, еблося и любилося. Пётр молча наблюдал. Нелька сунула стакан ему в руку. Пётр понюхал водку и отделался стандартной шуткой про то, как такую гадость коммунисты пьют, а затем разлил свой стакан девчонкам. Нелька, похоже, удивилась по-настоящему и больше экспериментов на стойкость не проводила. Выпили за погоду, хотя окно уже чертилось длинными косыми каплями ледяного ленинградского дождя. Особых планов на день не было, но девок развезло «на старые дрожжи», и они страсть как хотели куда-то выйти. Порешили сходить в кино, а когда вернулись, то уставились в телевизор до самого вечера.
Воскресенье выдалось солнечным. Наталка засобиралась на чей-то день рождения, где якобы много потенциальных кавалеров, а Нелька с Петром, как семнадцатилетние, просто вышли на улицу и поплелись по
Ленинграду, как они говорили, «в далёкий поход» — от моста Гренадеров по набережной через Стрелку и дальше до Исаакия и Кировского, а потом назад длинным кругом через Невский, Литейный... Просто гулять. Приятно и бесцельно, до вечера, до страшной усталости в ногах.
Пётр приходил каждый вечер. Чтобы не искушать его, пьянки в Нелькиной комнате полностью прекратили. Временами, конечно, девки бегали на стопарь к Колобку или к кому из соседей, но в комнате ничего не держали. Через несколько дней Нелька снова пустила Петра к себе, резина ей была уже не нужна. В конце концов Пётр стал ездить к себе в общагу реже и реже, в основном по необходимости: дежурство по этажу, комендантское собрание, субботник или иная досада. Наташка удачно нашла какого-то мужика на стороне и тоже стала исчезать надолго, так что у Петра и Нели началась практически семейная жизнь. По обоюдному признанию самый счастливый период за всю их сознательную жизнь. Бабки на вахте к вежливому Петьке давно уже привыкли, а уж как он стал трезвенником, то и вообще души в нём не чаяли и относились к нему куда лучше, чем к законным жильцам.
К концу третьего месяца Нелька стала перед дилеммой — пойти и незаметно сделать аборт, ничего не говоря Петру, или соврать о выкидыше, якобы случившемся на работе. Её влекло на этот шаг по двум простым причинам. Во-первых, она видела, какого труда стоит Петру пройти мимо каждого винно-водочного магазина или пивной точки, она не верила, что такое может продолжаться долго. Вот если устроить испытание на год! Тогда, чем чёрт не шутит, может, он и вправду завязал? Ну а вторая причина была ещё проще: после трёх месяцев аборт в СССР было сделать нельзя. Легально нельзя. А перспектива родить и остаться без мужа, если тот снова запьёт, её пугала больше всего. Однако она недооценила его. Пётр почувствовал её сомнения и уверил, что через несколько месяцев она будет женой по паспорту, а потом ей туда впишут ребёнка.
И Нелька никуда не пошла. Пётр гнал её к врачу, чтобы провориться и встать на учёт, но что-то в Нелькином подсознании запретило ей это делать. Может быть, негативные ассоциации, связанные с этим заведением, а может, боязнь легально «засветить» свою беременность — после этого уже и криминального аборта не сделаешь, ведь Советское государство рабочих и крестьян начинало учитывать своих подданных ещё до их рождения. Нелька соврала Петру, что была в консультации, что доктор её посмотрел, всё, мол, нормально, и сказал приходить, если будет токсикоз, а если нет, то тогда прямиком на роды. Пётр не разбирался в тонкостях диспансерного наблюдения, и его такой ответ вполне устроил. Токсикоза у Нельки практически не было. Ну, воротила нос отдухов, три-четыре раза блеванула, а так если и подташнивало, то слегка и без особой головной боли. Прекрасная, легко протекающая беременность. На фрукты и хорошее питание денег не жалели. К концу пятого месяца Нелька бросила курить и стала пить витамины «Гендевит» — лучшее, что имелось для будущих мам в советских аптеках.
А на двадцать второй неделе у Нели впервые забился ребёнок. Вначале изредка, а потом чаще и чаще. Она сказала об этом Петру и положила его руку к себе на живот. Неописуемая картина! Пётр, ощутив биение малюсенького человечка, с испугом дёрнулся, а потом застыл и долго-долго ждал очередного шевеления. Он испытывал гордость и какую-то детскую радость, когда его чадо напоминало о себе из кругленького Нелькиного животика то лёгким трепетанием, то по-настоящему хулиганским стуком в его ладонь через мягкие стены своей уютной квартирки. Пётр прижимал ухо к Нелькиному животу, ощущал биение щекой, попутно покрывая её пузо бесчисленными поцелуями, начиная с пупка, ставшего таким смешным, большущим и выпуклым. Единственной сложностью для Нельки стала работа. Она также исправно давала свою норму, но это ей давалось уже куда тяжелее. Запах красок она переносить не могла, а поэтому вламывала, как кобыла, исключительно на штукатурке. Без справки из консультации рассчитывать на облегчённую работу не приходилось, ибо официально она беременной не являлась...