— Оль, ты спишь?
— Да.
Я не сплю, я пытаюсь не плакать, но тебе не надо этого знать. И мне не надо было бы знать, что Марконов нашел себе пассию, но я знаю. И просто хочу уткнуться в подушку и поплакать, а ты мне мешаешь. Что за жизнь настала — даже поплакать спокойно не дают!
Он садится на край моей кровати. Свет, падающий из прихожей, где включена лампа, встроенная как раз для того, чтобы не свалиться, оступившись в темноте коридора, и не включать люстру, выхватывает из темноты его лицо с упрямым подбородком, густыми прямыми бровями и вполне неплохо очерченными губами. Он совсем не похож на моего шефа, разве что у обоих одинаково густые прямые брови, но на лице шефа они выглядят так, словно заблудились, а здесь они на своем месте. И если бы не Марконов, то, возможно, я бы попыталась что-то склеить — но сейчас я точно знаю, что ничего из этой затеи не выйдет. Еще один не мой человек. И Марконов — не мой, но его я люблю.
— Я сплю.
— Не спишь. Лежишь и накручиваешь себя. Оль, ну чего ты терзаешься? Что тебе в нем, если он за все время, что вы знакомы, не…
— Доброй ночи.
Он со вздохом поднимается и выходит. Нет, парень, я не такая легкая добыча, как ты, может быть, решил. Годы одиночества научили меня многому, но больше всего — самому одиночеству. Это не такая страшная штука, как многие считают, — тяжелая во многом, потому что совершенно не на кого опереться, и рассчитывать не на кого, кроме как на себя, но, с другой стороны, я сама себе хозяйка, мне не надо оглядываться ни на чье мнение или хотение, я делаю все так, как сама считаю нужным, и это для меня важно. Важнее, может быть, чем даже какие-то отношения, которые неизвестно еще, перерастут ли во что-то интересное, скорее — нет, а главное — эмоционально я абсолютно свободна.
Была, пока не встретила Марконова.
Я не думала, что смогу кого-то полюбить — после Клима. Причем Марконов совершенно не похож на него — ни внешне, ни внутренне, но почему-то я испытываю к нему такую нежность… И все это без толку, и я не хочу об этом думать… И не могу не думать. Потому что в Испании сейчас тоже ночь. И Марконов целует ее — эту свою, которая «смешная», а он не из тех, кто бегает за каждой юбкой, а это значит, что чем-то она его зацепила. Неважно, у меня этого все равно нет, раз за все время нашего с ним знакомства и дружбы я его не заинтересовала. Но я его люблю, а любит ли его та девица — еще вопрос.
И ночь отчего-то холодная и вязкая. И хочется выйти из дома и бродить по улицам города, но вот загвоздка: где-то в этом городе есть некто, кому я очень мешаю, и этот некто, возможно, только и ждет, что я выйду. Но спать я не хочу, а потому…
Я одеваюсь, беру ключи от машины и спускаюсь во двор. Джип лоснится боками в свете фонаря, я открываю дверь и забираюсь внутрь. Никогда я не водила такую машину, но давным-давно у меня были «Жигули» — а кто ездил на «Жигулях», тот может ездить на чем угодно.
Я завожу двигатель и еду между домами. Ночь — штука очень особенная. Сейчас все уже спят, но кое-где светятся окна злостных сов, словно налитые апельсиновым соком. Что там делают люди? Почему не спят? Вряд ли у них несчастная любовь и прочее гложет… Хотя, может, и так. Не одна же я такая нарядная со своими страданиями. Вряд ли они уникальны, учитывая тысячи лет человеческой истории. Но осознание этого, конечно, не делает мою проблему проще. Впрочем, ночной город завораживает меня, а пустые, свободные от транспорта и пешеходов улицы дарят ощущение свободы, и я испытываю возможности этой машины, похожей на круизный лайнер, такой большой, с высоким сиденьем, с какими-то примочками на приборной панели, и эта машина слушается меня, она маневренная и неожиданно приятная в общении.
— Ты пиратствуешь.
— Это очевидно. Просто не спалось.
Я иду в комнату и снова ложусь в постель. Скоро утро, и надо бы встать и приготовить мальчишкам завтрак — давно я ничего им не готовила. Пожарю картошки и сварю молочный кисель, они любят. Сейчас вот начищу, порежу и…
— Ты что?
— Да ложись спать. Я картошку почищу и нарежу, утром пожарю на завтрак.
— Я и сам могу.
— Это моя кухня.
— Конечно. Я помочь хотел.
Я поворачиваю к нему голову — он смотрит на меня так… В общем, лучше б он держал это при себе. Мне не нравится чувствовать себя неуютно в собственной жизни.
— Я в принципе не понимаю, в чем проблема. Жили себе, ты и внимания на меня не обращал, даже не глядел в мою сторону.
— Обращал и глядел, ты просто не видела.
— Ну ладно, обращал, но молчал — так с чего тебя сейчас прорвало?
— Не знаю. Может, оттого, что ты выздоравливаешь и снова становишься сильной и независимой птицей, холодной и далекой. И я тороплюсь застать тебя прежней — открытой и человечной. Такой, какой я тебя знаю все это время.
— Чушь какая-то. Валера, ты пойми: это все непродуктивно. Ну, вот допустим — просто допустим: я каким-то чудом пошла тебе навстречу. Дальше что? Ты уедешь в какую-то Мексику, искать там черепки и прочую древнюю хренотень. Я останусь здесь, и что дальше?
— Я вернусь…
— Давай договоримся так: поговорим об этом, когда ты вернешься. Может, ты там, в Мексиках своих, тоже найдешь себе гладкую молодую телку — без целлюлита, детей, болезней и проблем. Все может быть. Вот представь: только ты сошел с самолета, а тебе навстречу эдакая красотка знойная — стройная, с сияющей кожей и бархатными глазами в такенных ресницах, а тут я осталась, и ты, как порядочный человек, не можешь уже мне дать от ворот поворот — и будешь терзаться, мучиться, и в итоге все это возненавидишь вместе со мной и…
— Оль!
— Ну что снова не так?
— Мне не нужна никакая гладкая красотка. Мне нужна ты.
— И с каких пор?
— С того момента, как я в больнице — помнишь, в тот вечер, когда приволок тебя туда, — дал подзатыльники твоим избалованным детям, а ты бросилась с каталки, оборвала капельницу, чтобы их от меня защитить. Вот ты тогда лежала на полу — бледная, с разорванными колготками и разбитыми коленками, краше в гроб кладут — и закрывала собой Дениса. От меня, агрессора и троглодита. Вот в тот момент я и понял — все, Валера, ты пропал, вот это — твоя женщина, и другой не будет. Словно кто-то на ухо шепнул, понимаешь? И я возил твоих пацанов, а сам думал, как мне сделать так, чтобы остаться в твоей жизни, и тут позвонил Серега и сказал, что перекантоваться у него не получится, и мальчишки предложили мне занять вашу гостиную. И я согласился — потому что хотел остаться, с тобой и с ними. Ты себе даже представить не можешь, как твои дети казнили себя за то, что происходило между вами раньше. Они ведь пришли домой и увидели то, что ты им оставила. И счета за похоронные услуги, оплаченные уже. Ты весьма методичный человек, ничего не упустила, но несколько часов они считали тебя мертвой — пока я им не позвонил, а когда узнали, что ты жива… В общем, все это стало для них большим стрессом, и много мы с ними говорили — и в ту ночь, и потом. Они все правильно поняли, и поняли очень быстро — парни-то хорошие, настоящие. А я оставался здесь в надежде дождаться тебя и как-то… В общем, я все равно буду рядом, хоть прогоняй меня, хоть что!