— И что теперь будет?
— Ну, тут я могу лишь предполагать…
— Предполагай, я хочу знать.
— Думаю, из братца твоего граждане из «Металлинвеста» уже сейчас трясут все подробности его биографии, включая факты детского онанизма. А дальше — кто знает? Может, сдадут его в полицию, а может, он будет вести машину в нетрезвом виде. Папашу твоего тоже достанут, не сомневайся, это дело времени. Если он не совсем дурак, то уже сейчас мчится в аэропорт, теряя тапки. В общем, как говорил незабвенный Гоцман, — картина маслом. Мы уже можем ехать по магазинам?
— Нет, — Денис хмурится. — Тогда получается, что в больнице тебя пытался отравить человек, нанятый кем-то другим. То есть имеется еще один человек, желающий тебе смерти.
Я могу гордиться своим сыном! Ту половину генов, что он получил от меня как подарок в день своего рождения, он использует на всю катушку.
— Да, есть кто-то еще.
— И что ты собираешься делать?
— Сынка, я пока не решила. Дело в том, что я не сегодня завтра жду звонка из «Металлинвеста» — вряд ли сам Миша Семеновых снизойдет до меня, хотя чем черт не шутит, но его начальник службы безопасности Константин Фролов — уж обязательно. Об остальном подумаю позже.
— И потому ты нас отправляешь в Израиль?
— Я отправляю вас в Израиль, потому что Матвею нужна реабилитация и несколько операций, которые Семеныч сделать не может — он не окулист и не пластический хирург. Он сам всецело поддержал эту идею, и вы поедете туда, потому что промедление может стоить твоему брату зрения и вообще — здоровья, если уместно это слово сейчас, ввиду того, во что он превратился. Ну, вот так уж совпало. Но, будь вы оба здоровы, я бы вас все равно услала.
— Мы бы не поехали.
— Да куда бы вы делись с подводной лодки…
— Ладно, — Денис упрямо смотрит на меня. — Но я ни за что не поверю, что ты понадеялась только на нужную тебе реакцию киллеров. Они могли бы просто убить вас обоих — со злости или чтобы не оставить свидетелей, и все. У тебя был в запасе еще какой-то план.
— Ага, был — план Б. Но, поскольку мне не пришлось им воспользоваться, говорить о нем я не буду.
— То есть как?
— А вот так. Это моя интеллектуальная собственность. Все, хватит болтовни, поехали по магазинам.
— Мам, а нельзя не ехать по магазинам? Шмотки у нас вполне приличные…
— Ты решил свести меня в могилу? Становись в очередь. День, ты же не хочешь, чтобы израильтяне решили, что я плохая мать, раз мои дети ходят в какой-то рванине?
— Ну мам…
— Они там решат, что я плевать на вас хотела, что держу вас в черном теле, потому у вас нет приличной одежды. Израильтяне подумают, что у вас вообще нет матери, раз вы… Так, хватит препираться, едем, пока магазины еще работают. Одевайся, а пообедаем где-нибудь по дороге.
— Я вас отвезу, — Валерий, похоже, переварил информацию. — Оль, прости, что не поверил вот так и назвал тебя чудовищем. Потому что это не ты чудовище, а они.
— И я тоже, Валера, не обольщайся. Я одного с ними поля ягода, уж ты мне поверь. Просто принципы у нас различаются, только и всего — но не в той части, которая касается выживания.
— Я подумаю над этим.
— Подумай. А то ведь едва не вляпался в отношения с такой темной личностью, как я, а это не что попало — для человека и парохода, так сказать.
Мы спускаемся по лестнице и садимся в машину. Если сейчас она взорвется, это будет неслыханное свинство!
Но нет, двигатель завелся, машина двинулась между домами, выехала на проспект.
— Признайся, ты об этом подумала.
Валерий сосредоточенно смотрит на дорогу.
— Мы все об этом подумали — а ну как твой папа решил все-таки довести начатое сыном до конца?
— Он не… Черт! Как все это дико! Нет, я понимаю, что он тот еще сукин сын, но чтоб докатиться до убийства…
— Валера, у него выбора не было! Или оставить все как есть и в результате получить обанкротившуюся фирму и сидящего на нарах любимого сына, или убрать двух ничего для него не значащих баб — и жить как жил, ездить в Альпы на лыжах кататься. А если знать, что нужная квалификация во взрывном деле у него имеется…
— Объясни, как ты увязала тот несчастный случай три года назад — и взрыв машины?
— Валера, да я еще тогда, когда ты мне рассказывал, уже знала, что выстрелил в тебя твой брат. Просто промолчала, не хотела холливара с твоей стороны.
— Чего?..
— Сленговое слово, от близнецов нахваталась. В общем, ты мне рассказывал, как все было? Рассказывал. И стало очевидно, что никакой это не несчастный случай — утиная охота была, а не охота на лис, стреляли все в небо, Валера. А ты стоял на земле, и тебе выдали заряд дроби прямо в спину. Стреляли именно в тебя, но кто? Твои друзья-археологи, для которых сама охота состоит в выпить водки под свежесваренную уху из пойманной в луже плотвы? Ты мне сам сказал — никто из вашей компании так никогда и не убил ни одной утки. То есть это была твоя компания, годами хорошо знакомые люди. А братец твой был там чужой, и вот поди ж ты, именно тогда, когда он оказался там, тебя и подстрелили. Это никак не может быть совпадением. Вот вы накануне сидели у костра, тихонько выпивали, пели под гитару свои привычные песни и болтали за жизнь, шутили между собой, обсуждали что-то интересное всем вам — для вас это было привычно, вы годами так общались. А он сидел рядом и понимал, что его в этой тесно спаянной компании приняли просто потому, что он твой брат, а так он среди всех этих милых людей, достигших немалых высот в своем любимом деле, совершенно чужой, как и везде, собственно. И ему нечего было сказать, и песен он никаких не знал, и никогда у него приятелей таких не водилось, и вообще вся ваша вольная жизнь показалась ему ужасной несправедливостью по отношению к нему, любимому, потому что у него был институт, где богатые дети богатых родителей учились делать бизнес и свободное время проводили где-нибудь в Европах или на очередных островах. А он, может, всегда хотел вот так, как ты, — да папаша на горло наступил. Ему же невдомек, Валера, что он сам это выбрал — не папаша, а он сам, так, как ты выбрал свою жизнь, так и он выбрал то, что у него в итоге есть. Но у таких людей, как твой братец, всегда виноват кто-то другой, а не он сам. Вот стоял он утром с дробовиком и смотрел, как ты в камышах лениво потягиваешься — ты ведь даже ружья на эту бутафорскую охоту не взял, да у тебя его и не было никогда, ружья этого. А у брательника было, и он стоял и глядел, как ты зеваешь навстречу восходу, и такая его злоба обуяла, что не удержался он. Потом и сам испугался, но дело было сделано.
— Ты так это рассказываешь, словно сама там была! Но самое странное, что все, описанное тобой, примерно так и происходило. Откуда ты…
— Я аналитик, Валера. Не финансовый аналитик, а вообще. А потому я знаю, что происходило, что происходит и что из этого всего получится. Так, например, я точно знаю, что бомбу под капот твоей машины ставил твой брат, потому что если бы ее ставил твой папа, то мы бы сейчас не ехали за покупками для поездки в Израиль, а готовились бы к поминкам. Папа у тебя педант, все, что делает, он делает отлично, за это же самое он и меня ценил, кстати. И я знаю, что путь еще впереди, и дерьма я расхлебаю немерено — как знаю и то, что я в конце концов всех нагну так, как мне будет надо, не мытьем, так катаньем. И то, что из «Металлинвеста» позвонят, — я тоже знаю, иного хода быть не может. И то, что мы очень скоро встретимся с твоим родителем — тоже прими к сведению. Жизнь — это шахматная партия, просто на этой доске побольше и клеток, и фигур, но правила игры те же. Вот здесь притормози, хороший магазин, и кафетерий имеется, поедим.