– О чем вы хотели поговорить, товарищ полковник? – с едва заметной долей грусти в голосе спросил Астахов.
– Давайте для простоты обращаться друг к другу по имени и отчеству. «Лев Иванович» будет вполне достаточно. Я ведь не допрашивать вас пришел, а поговорить. Я просто хочу понять, разобраться. Не скрою, что пока мы с трудом понимаем, кому и зачем пришло в голову убивать вашего брата.
Гуров тут же заметил, как Астахов сделал короткое движение головой, но промолчал. Почему-то сыщику показалось, что его собеседник готов был возразить. Мол, Вадим Россихин не был моим братом. Или он его не признает за такового. Наблюдение ценное, но считать эту реакцию доказанной было еще нельзя.
– У вас что же, нет никаких версий? – ровным голосом спросил Астахов.
– Есть, конечно, аж целых две неплохих версии. Скорее всего, одна из них и окажется истинной. Разумеется, первая из них связана с бизнесом вашего брата, какого-то рода войной, которая унесла его жизнь. Скрыть этот факт не удастся. Невозможно спрятать столь сильную вражду, из-за которой убивают конкурентов. Еще есть личная неприязнь на бытовом уровне. Из-за женщины, поцарапанного бока дорогой машины, грубого слова, необдуманно брошенного в публичном месте в адрес человека с больным самолюбием. Вы полагаете, что эти версии несостоятельны?
– Не знаю. Наверное, вам виднее. Это же ваша профессия.
– Да, но нам всегда нужна помощь, потому что мы не ясновидящие и не шаманы, говорящие с духами. Мы профессионально умеем анализировать информацию и делать выводы. А вот получаем мы ее у граждан. Вам, как говорится, сам бог велел помочь нам. Например, ответить на кое-какие вопросы. Рассказать мне о том, о чем я попрошу. Так поможете? Мы ведь не просто убийцу ищем, а негодяя, лишившего жизни вашего брата.
Гуров сам себе надоел за эти три минуты словами «вашего брата». Но он упорно продолжал произносить данное словосочетание и делать при этом многозначительное лицо. Удивительно, но ему удалось вывести из себя Астахова. Не в смысле, что собеседник вдруг разразился руганью или начал плеваться.
Он так же спокойно, как и в начале беседы, проинформировал Гурова:
– Вадим не был моим родным братом.
– Что? – Лев Иванович мастерски сыграл удивление и возврат из глубины своих мыслей в реальность беседы. – А, ну да! Он же вам сводный брат. У вас разные отцы, но одна мать. Собственно, поэтому и фамилии разные. Скажите, каким он был в обычной жизни? Я бы попросил вас, Михаил Николаевич, сформулировать это коротко, одной фразой. Знаете, как говорят иногда о людях, пытаясь выделить в них главное, дать им общую характеристику. Например, «большой бабник». Или «выдающийся ученый», «настоящий художник», «зануда страшная», «трудоголик»…
– Я вас понял, Лев Иванович. – Астахов продолжал делать вид, что зануда полковник Гуров его никак не раздражает. – Не знаю, как вам это объяснить, но мы мало общались. Почти не контактировали. Он жил своей жизнью, а я – своей.
Гуров внутренне напрягся, потому что у него появилась первая зацепка. Астахов откровенно уходил от разговора, если вообще не врал. Не могло быть такого в их отношениях, о чем он пытался тут говорить.
Да, этот господин мог не интересоваться жизнью сводного брата. Но собственную мать он навещал, с ней-то обязательно разговаривал. А для нее Вадим был таким же родным, любимым сыном, из-за которого она переживала. Просто исключено, что мать не пыталась что-то рассказывать сыну Мише о жизни сына Вадика. На то она и мать. Ее наверняка мучило и изводило то, что братья не знаются, ведут себя как чужие. Так что должен он был знать о брате, это уж обязательно.
Видимо, Астахов и сам понял, что его занесло в нелогичные разговоры.
Он не изменился в лице, не нарушил интонации, с которой вел беседу до этого, и спокойно поправился:
– Он пытался по-братски привлечь меня к своему бизнесу, но я отказался. Меня эта деятельность не интересует, как, кстати, и большие деньги. Они всегда означают крутые проблемы, на решение которых уходит очень много нервов. Мне это не нужно. У меня есть моя работа, я с нею справляюсь, мне за нее хорошо платят. У меня есть квартира, машина, я могу хорошо одеваться и питаться. Что еще?
Тут Гуров понял, что Астахов слишком много говорит об этом. Значит, волнует его данный вопрос. О том, что не заботит их, люди говорят мало. Это азы того, что сыщик называл для себя бесприборным полиграфом.
– Да, конечно, – быстро согласился Гуров. – Я понимаю вашу жизненную позицию. И все-таки скажите о Вадиме!
– Он совсем обычный. – Астахов тут же потерял страсть к обилию слов. – Даже не знаю, чем его выделить.
– Средний человек, – задумчиво констатировал Гуров. – Всегда и во всем, не выпирающий ни в одну сторону.
– Как вы сказали? Не выпирающий? Да, наверное.
Гуров пытался зайти с разных сторон. Он применял образы и ассоциации, взывал к интуиции. Но Астахов, прямо как каменный идол, ровным голосом каждый раз отвечал, мол, не знаю, не могу сказать. Разговор закончился тем, что Гуров ни на миллиметр не продвинулся в своем понимании сущности погибшего Вадима Россихина и уж тем более того, кто и за что мог его убить.
И ведь не просто лишить жизни, а заварить такую кашу с имитацией действия маньяка и серийного убийцы. Да еще с расчленением трупов, с двумя дополнительными смертями. Пусть жертвы убийцы не являлись самыми лучшими гражданами своей страны, но они были живыми людьми. А каждый человек – это особый, ни на кого не похожий внутренний мир. Теперь эти два мира тоже перестали существовать.
Гуров вышел из проходной завода, остановился и поглядел на людей, идущих по скверу. Вот они шагают, улыбаются. Каждый спешит по своим делам, живет собственной жизнью, любит, ненавидит, обожает, тоскует или радуется.
Но только одному из них почему-то пришло в голову подойти к другому человеку и нанести ему смертельный удар по голове. Потом он затащил тело в подвал, раздел его, хладнокровно вскрыл артерию и стал выпускать кровь. Убийца сидел и ждал, когда она сойдет, чтобы самому потом ею не испачкаться.
Вслед за этим он совершенно спокойно отрезал мертвецу голову и кисти рук. Этот оригинал упаковал все в полиэтиленовые мешки и отправился в другую часть города, чтобы бросить плоды своих трудов в мусорный бак.
«Да, – с сожалением подумал Гуров. – Это и в самом деле другой мир. Страшный, темный, беспощадный. И ладно бы этим негодяем двигала ненависть. Так нет, он равнодушно уродует труп. Просто ради того, чтобы запутать полицию. Что же это за человек такой, как его понять, влезть в чужую шкуру, представить, что он при всем этом испытывал, о чем сожалел, чему радовался?
Астахов, Астахов! Подозревать тебя можно только потому, что ты спокоен как скала, но это не доказательство вины. А человек ты странный. Что тоже не является виной».
Кулаков затормозил так резко, что Гуров невольно испугался за старые «Жигули». Но владелец, видимо, знал возможности своей машины и вполне мог с ней управляться.