– Дорожка шагов в фигурном катании. Я же катался когда-то… раньше…
По-видимому, тема была для Власова неприятной. Странно. Почему? Что плохого в том, что человек занимался фигурным катанием? Или он действительно причастен к убийству тренера и не хочет обнародовать свою связь с этим видом спорта?
– Я знаю, что вы бывший спортсмен, – нейтральным тоном сказал Антон, словно тема спорта вообще была не важна в данном разговоре. – Кстати, вы знаете о том, что ваш бывший тренер убит?
– Михаил Валентинович? – Власов сохранял полное спокойствие. – Конечно, знаю. И в новостях это было, и ребята звонили. Ужасно… Кто его? И за что?
– Ну, на вопрос «кто» ответа мы пока не знаем, а вот на вопрос «за что?» мы бы хотели получить ответ от вас.
Владимир отвел глаза, но не нервозно, а как-то задумчиво и печально.
– Слушай, давай перейдем на «ты», – предложил он. – А то как-то по-дурацки получается…
– Давай, – согласился Сташис. – Так за что могли убить твоего тренера Болтенкова, а?
– Я представления не имею, за что можно убить Михаила Валентиновича, – неторопливо ответил Власов, – и вообще не представляю, за что можно убить тренера по фигурному катанию, тем более если он не тренирует тех, кто будет бороться за олимпийские медали. Если бы это был топ-тренер, у которого тренируются претенденты на олимпийский пьедестал, ну тут еще можно было бы пофантазировать… Там свои игры, своя грязная кухня. Но Болтенков… Нет, не представляю. Мы так и будем у мольберта стоять? Давай хоть сядем, что ли.
Антон вслед за ним прошел в «жилую» половину, где присесть можно было только на диван – ни кресла, ни даже стула или хотя бы табуретки там не было. Диван был жестким и, на взгляд Антона, страшно неудобным. Он сразу стал злиться, как, впрочем, злился все последнее время: и сидеть неудобно, и разговаривать. Трудно беседовать с человеком, который сидит рядом, а не напротив.
Он встал и огляделся. Нет, никакой другой мебели, пригодной для сиденья, здесь не было.
– У тебя стул есть какой-нибудь? – обратился он к Власову.
– Да, сейчас.
Владимир вышел и через несколько секунд вернулся с раскладным стулом, обитым дерматином. Стул оказался еще более неудобным, но его по крайней мере можно было поставить так, чтобы беседа протекала комфортно.
– А сам ты как относишься, то есть относился, к Болтенкову? – задал Сташис следующий вопрос. – Были между вами конфликты?
– Да ты что? Какие конфликты? Он сделал меня чемпионом России, призером этапа юниорского Гран-при, а когда я перестал тренироваться и начал учиться в институте, взял меня к себе вторым тренером, дал возможность делом заняться, опыт приобрести. Ничего, кроме благодарности, я к нему не испытывал никогда.
– Но ты ведь от него ушел, – заметил Антон. – К Людмиле Всеволодовне Волынец. Значит, не так уж хорошо тебе было у Болтенкова. Или как? Сам же говоришь: он сделал тебя чемпионом России. А ты ушел. Почему?
– Да он сам меня выпер! – рассмеялся Власов. – Я же молодой был, борзый, глупый, даже не молодой, а просто маленький еще. Не понимал, что весь я с головы до ног – творение тренера и его заслуга, подумал, что я сам с усам, загордился, зазнался, слушаться перестал. Знаешь, как тренеры детей в свои группы отбирают? Смотрят на два параметра: способности к катанию и послушность. Тренеру очень важно, чтобы спортсмен был послушным, только так из ребенка можно вырастить что-то толковое. Строптивых не отбирают. Вот я со своей подростковой глупостью и стал неудобен Болтенкову. И в один прекрасный день он мне сказал: «Вова, ты очень способный парень, у тебя есть все данные для того, чтобы расти дальше. Если ты будешь заниматься у другого тренера, у тебя все получится. Поверь мне, для тебя будет лучше, если ты перейдешь к Волынец». Я тогда, конечно, не понял, почему мне будет лучше, просто поверил на слово. Мы же в тренерской работе ни черта не понимали, наше дело было кататься, но зато с самого детства очень хорошо знали словосочетание «мне будет лучше у другого тренера». Лет примерно с десяти-одиннадцати мы об этом постоянно говорили по тому или другому поводу. И мы, и родители наши. Так что когда Михаил Валентинович мне сказал такое, я даже не удивился, наоборот, воспринял как нечто само собой разумеющееся: ну как же, я звезда, блин, чемпион России среди юниоров, конечно же, меня должен тренировать самый лучший тренер. Волынец была олимпийской чемпионкой, ее вся страна знала, а Болтенкова кто знал?
Антон внимательно наблюдал за ним, оценивая позу, жесты, мимику, интонации. С одной стороны, вроде никаких признаков напряжения и лжи или хотя бы неискренности. Но с другой стороны, это человек, много лет отдавший фигурному катанию. То есть прекрасно владеющий собой. Что бы у тебя ни случилось, вышел на лед – улыбайся! Ни судьи, ни зрители не должны видеть, что у тебя на душе черно и страшно.
– А чего ж тогда ты к Болтенкову не вернулся, когда самостоятельно работать не получилось?
– Ну ты даешь! Ты же мужик! – насмешливо протянул Власов. – Неужели тебе непонятно? Разве я мог вернуться и снова работать «на подсосках» у того, от кого я ушел на самостоятельную работу? Понятно, что я к Болтенкову больше не пошел. Самолюбие.
– Ясно. А вот та история, когда тебя за границу не пустили?
– Ну что… – Владимир развел руками. – Ну, не пустили. Много кого не пускают, не я один такой. Я не понял, что ты хотел спросить. И потом, не Болтенков же меня не пустил, а сука Ефимова, была в те времена такая деятельница в Москомспорте. Но знаешь, я тебе честно скажу, я, конечно, очень хотел уехать, но потом понял, что все к лучшему.
– Это почему? – с интересом спросил Сташис.
– Да я поговорил кое с кем… Ну, в общем, с парнем, которому разрешили уехать в Италию, он танцами занимался, там ему девочку хорошую нашли… На самом деле его купил папа этой девочки, он крутой бизнесмен, денег немерено, а у девочки все с партнерами не ладилось. Так парень этот вернулся через год и долго в себя прийти не мог. Это нам отсюда кажется, что там жизнь слаще и вообще медом мазано, а на самом деле… Парня «купят за границу» и считают его своей собственностью, берут на содержание и проживание, а потом начинают этим попрекать и еще требовать, чтобы он жил так, как они укажут. Парни чувствуют себя бесправными и униженными: мы за тебя заплатили – делай, что говорят. То есть сначала-то все шоколадно, типа я тут как сыр в масле катаюсь, я сладко ем и мягко сплю. А потом, когда он начинает проявлять самостоятельность, ему говорят: «Мы тебя кормим-поим, ты у нас живешь, так что соблюдай режим и тренируйся, у нас своя дочка, мы ради нее тебя купили, так что ты с ней дружи, а с другими не дружи». Очень часто родители хотят, чтобы пара была парой, то есть в купленном для дочки партнере они видят потенциального жениха и мужа. Европейские и американские родители обычно хотят, чтобы парень был с девушкой официально, они вложили деньги и хотят, чтобы дочь вышла замуж за вложение». Парни, конечно, пытаются бунтовать: я что, раб? Вы что, купили меня? А они отвечают: да, купили. Но мальчик-то считает, что его купили только для тренировок, а на всю обычную жизнь за рамками катка он имеет полное право. Оказывается, не имеет. И многие не выдерживают. Есть, конечно, такие, кто соглашается с поставленными условиями, но есть и те, кто сбегает. Некоторые остаются там же или переезжают в другую страну, некоторые возвращаются в Россию. Так что Ефимова, можно сказать, спасла меня от такого вот унижения, меня же тоже родители девочки нашли, так что и мне пришлось бы в примаках жить.