Но, несмотря на это, он не избежал обычно терзающего его беспокойства. Сначала даже подумывал посетить место преступления на улице Пера Лагерквиста, чтобы увидеть все своими глазами и попытаться создать собственную картину, однако, поскольку коллеги из технического отдела трудились там засучив рукава, решил понапрасну им не мешать.

За неимением лучшего, с целью чем-то занять себя, Левин включил компьютер, вошел в Сеть и почитал о писателе, нобелевском лауреате Лагерквисте, чье имя носила улица, где жертва расследуемого им преступления рассталась с жизнью.

«Хотя какое отношение он имеет к делу? — подумал Левин. — Умер ведь еще тридцать лет назад».

Писатель оказался уроженцем Векшё, что не стало особой неожиданностью. Родился в 1891 году последним из семерых детей в семье с не самым лучшим финансовым положением. Отец работал начальником депо на городской железнодорожной станции, а его высокоодаренный младший сын, в отличие от своих старших братьев и сестер, смог нормально выучиться и в возрасте восемнадцати лет окончил гимназию в Векшё.

Повзрослев, он уехал оттуда и стал писателем. В двадцать пять лет, в 1916 году, добился признания на литературном поприще благодаря сборнику рассказов «Страх». Позже стал членом Шведской академии и в 1951 году получил Нобелевскую премию.

А всего несколько месяцев спустя в честь Лагерквиста назвали улицу в городе, где он родился и вырос. Более чем за двадцать лет до его смерти, что вообще-то было обычным делом, когда речь шла о знаке уважения для неординарных личностей, хотя дома, которые собирались возводить на носившей имя писателя улице, на тот момент существовали только в перспективных планах районной застройки.

Сегодня один из этих домов стал для Левина новым местом преступления, и он намеревался побывать там, как только выкроит время. Но не сегодня, не этим вечером, поскольку не стоит мешать коллегам из технического отдела.

И Ян Левин отправился на прогулку по городу, по пустым ночным улицам, и они через четыреста метров привели его к новому зданию полиции, которое он ранее никогда не посещал и которому предстояло стать его офисом на ближайшее время.

Оно находилось на Сандъердсгатан около площади Оксторгет. Законченное на пороге тысячелетия и напоминавшее коробку сооружение в четыре или пять этажей, в зависимости от того, как считать, с бледно-желтым фасадом, где вдобавок размещались прокуратура, зал суда для решений об аресте и следственный изолятор. Фабрика правосудия, практически устроенная так, что вмещала в себя все его цеха, и служившая явным и малоутешительным посланием для тех, кто попадал туда, и плохим подтверждением тезиса о необходимости обращаться с любым подозреваемым как с невиновным, пока обратное не будет доказано на сто процентов.

Слева от входа Левин обнаружил маленькую медную табличку, рассказывавшую о том, что на этом месте ранее находился старый молокозавод Векшё со скотными дворами, где торговали крупным рогатым скотом. Во времена Лагерквиста и еще много лет после того, как он стал нобелевским лауреатом. И от всего этого у Левина почему-то сделалось тоскливо на душе, он повернулся на каблуках и пошел в отель, чтобы поспать несколько часов, прежде чем работа начнется всерьез.

До того как заснуть, Левин поразмышлял относительно страха. Наверняка вполне обычная тема для поэта и прозаика, совершенно независимо от времени, когда он жил. И самая заурядная тема для писателя любого возраста в разгар мировой войны, разбросавшей костры пожарищ по всей Европе.

Ян Левин много знал о страхе. О личном, преследовавшем его с детства. Страх этот, конечно, с возрастом все реже посещал Левина дома, но по-прежнему подкарауливал за его пределами, постоянно присутствовал где-то рядом, в любой момент готовый наброситься, когда у Левина не будет достаточно сил защищаться. Нежданно-негаданно, каждый раз как послание от неизвестного отправителя. Явно нацеленное на результат, пусть и само по себе всегда завуалированное, вне логики и смысла.

А еще был страх, который охватывал Левина в силу его профессии в тех случаях, когда он сталкивался с жестокими насильственными преступления, которые ему приходилось расследовать. Встречи с трагическим исходом, заходившие в тупик отношения, дававшие почву для боязни и ненависти. Те уголовные дела, что порой попадали на его стол в Государственной комиссии по расследованию убийств в Стокгольме.

Его посещали мысли о страхе, который на месте преступления мог охватить даже самого закоренелого и бессовестного преступника, когда до него доходил масштаб содеянного. Понимавшего, что полиция рано или поздно обнаружит его, и предпочитавшего спрятаться где-то в темноте. Но одновременно сознававшего, что такие, как Левин, будут искать его именно там.

«Зачем я забиваю себе сейчас этим голову? — подумал Ян Левин. — Не иначе как в попытке совладать с моим собственным страхом». На этой мысли он наконец заснул.

8

«Прав я или не прав, но нам остается только надеяться, что мы не наткнемся ни на что большее», — думал Бекстрём, спускаясь на первый этаж отеля в субботу утром, чтобы позавтракать. Вечерние издания уже пришли. И пусть часы показывали только четверть девятого, газеты уже лежали на своем месте перед стойкой дежурного администратора. Бекстрём прихватил себе два экземпляра и взял курс на обеденный зал, где надеялся найти своих коллег.

Вся первая полоса и приличная площадь остальных касались «его» умышленного убийства, и угол, под которым подавался материал, был точно таким, как он и предполагал. «УБИЙСТВО ПОЛИЦЕЙСКОГО НА СЕКСУАЛЬНОЙ ПОЧВЕ», — кричал самый крупный из двух заголовков, в то время как немного меньший пытался выглядеть более ярко: «МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА-ПОЛИЦЕЙСКИЙ УБИТА… Задушена, изнасилована, к тому же ее пытали».

Бекстрём чертыхнулся вполголоса, сунул газеты под мышку, взял поднос и принялся заполнять его едой.

Нельзя расследовать преступление такого рода на голодный желудок. Руководствуясь этими соображениями, он положил приличную порцию яичницы, бекона и колбасы себе на тарелку.

— Ты видел вечерние газеты, Бекстрём? — спросил Левин, когда тот опустился на стул перед столом, где сидели остальные. — Интересно, как чувствуют себя родственники девушки, когда читают их.

«Да у тебя, приятель, проблемы с головой», — подумал Бекстрём, который уже быстро перелистывал прессу левой рукой, в то время как правой с неменьшей скоростью отправлял в рот яичницу и колбасу.

— Это ведь просто-напросто… чертовщина какая-то, — согласился с Левиным Торен, не позволявший себе обыкновенно крепких выражений.

«Еще один», — Бекстрём хмыкнул между двумя закладками еды и продолжил читать.

— Почему политики ничего с ними не делают, — поддержал друга Кнутссон. — Подобное надо запретить в законодательном порядке. Это столь же серьезное посягательство на личность, как… да… как то, которому подверглась жертва.

«Да-а, подумать только. Почему бы политикам не сделать это? Запретить газетам писать массу всякого дерьма», — размышлял Бекстрём в то время, как ел и параллельно читал.