– Тащи все до копейки мне, – не допуская возражений, повелевает Ермолин.
Через минуту на столе вырастает пачка помятых денежных знаков самого различного достоинства.
– Мне утром отчитываться, – жалобно стонет Альберт.
Вали все на меня. Для дела деньги нужны. Государство большое – не обеднеет. Да не стони ты, завтра назад всю сумму получишь. Дед начинает собираться.
– Володя, – тихо говорит Воробей, – земля не наша, может, соседей подключим. Да и вооружиться не мешало бы.
– А на фига лишний шум поднимать? Мы что, вчетвером с одним хануриком и бабой не справимся? Да и кто тебе ствол выдаст без разрешения Сокова? Хватит базарить, поехали. – Дед первым направляется к двери, на ходу застегивая пальто.
– А я что, остаюсь? – кричу, понимая, что не задействован в операции, – материал-то мой!
– Ты дежуришь и поэтому будешь за самого главного. Заодно с Разиным поработай.
Остаюсь один. Заглядываю в ленинскую комнату. Семенов сладко похрапывает, примостясь на составленных в ряд стульях. Пусть поспит пока. Все-таки бессонную ночь провел. Утром опять же допросы, опознания – замучат мужика. Тихо прикрываю дверь и иду к себе. Удобно размещаюсь в кресле. Теперь какое-то время можно ничего не делать. Парни уехали, будут не скоро. Решаю почитать. Достаю прихваченный из ленинской комнаты свежий номер «Советской милиции» и раскрываю посередине, где обычно печатаются детективы. Вначале рассеянно пробегаю по строкам. Сюжет меня постепенно захватывает и я полностью переключаюсь на чтение. Истошный рев местного телефона возвращает к действительности.
– Быстро в дежурную часть!! – орет в трубку Альберт.
– Ты что, как бешенный, вопишь! В чем дело?
– Я говорю, быстрее… – связь резко обрывается.
Хватает нескольких секунд, и я на месте. Альберт, красный как рак, накручивает круги по дежурке. Тут же, испуганно притихнув, мнется его помощник – Саня. В течение еще минуты я выслушиваю проклятия в Санин адрес. Мне это надоедает.
– Да прекрати орать! Что такое?
– Убег!
– Кто убежал?
– Он убег, задержанный Разин!
– Как!!! – тут уж меня прошибает холодный пот. – Ты в своем уме?
– Я-то в своем. Вот у него спроси!
– Саша, что случилось?
– В туалет он несколько раз просился. Говорил, живот ноет, отравился чем-то. Я его один раз отвел, другой – все нормально. Потом, еще раз захотелось ему. Я вывожу. Туалет-то у нас в коридоре находится. Как только из дежурки вышли, он меня оттолкнул и на выход. Я за ним. Вижу, за угол забежал. Я туда, а он, как в воду канул. На улице темнотища, фонари не работают. Вдоль всего здания проскочил – нет его и все тут. Кто же знал, что борзым таким окажется.
– Не он борзый, а ты дурак! – перебивает Альберт. – Он специально тебя уболтал, а ты расслабился. Что теперь делать? Денег в кассе нет, задержанный прямо из отделения сбежал! Кранты! Все вы со своими заморочками непонятными!
– Эй ты, хлопчик! Помолчал бы лучше или напомнить кое-что? – не на шутку серчаю я. – Это твоя прямая обязанность задержанных охранять. Прошляпил, так нечего на других свои проколы списывать! Лучше думай, как исправляться будешь. Ребята уже в адрес уехали. Представляешь, что будет, если этот хмырь раньше них туда заявится. Предупредить деда надо. Давай машину!
– Нет машины, бензин весь вышел.
– Как это бензин кончился?
– А что думаешь, четыре раза в управление Соков пешком ходил? Все и сожгли.
– Вот же облом! Саня, ты в форме? Быстро на улицу! Хватай любую тачку. Я оденусь и выхожу.
– Давай, Санек, давай! – Надеясь, видимо, на чудо, дрожащим от волнения голосом подгоняет его Альберт.
Сашка опрометью бросается к двери и…, отлетев на два метра, опускается на пол. На пороге, добродушно улыбаясь, стоит двухметровый старшина милиции Степан Иванович Пинчук, за глаза – дядя Степа.
– Ты чего, Лександр, распрыгался, на ночь глядя? – басит Пинчук, – зашибиться ненароком можешь. Веревка какая есть?
– Зачем тебе веревка? Нет никакой веревки, – истерически причитает Поляков. – Без веревки голова кругом идет.
– Так ведь замерзнет человек.
– Какой человек?
– В люке за отделением сидит. Провалился, наверно, – с жалостью в голосе добавляет Степан.
– Да уж не сам туда залез! Все один к одному! – досадует Альберт, – забыл я совсем про этот люк. Соков еще утром приказал позвонить в жилищную контору, чтобы его закрыли к чертовой матери и провал засыпали. Теперь еще и за этого долбанного мужика отвечай!!
– А что за мужик? – спрашиваю я, скорее из любопытства.
– Возвращаюсь я в отделение оружие сдать. Решил путь срезать, за отделением пройти. Слышу – внизу шебаршится кто-то. Я фонариком посветил, вижу, мужик в люке сидит. «Попался голубь», говорю ему. А он мне: «Все, сдаюсь, помоги выбраться». Стоит в грязище по самую грудь, только голова одна торчит. Давай веревку, Альберт. Замерзнет человек.
– Иваныч, быстро туда. Это он!
– Кто он? – Недоуменно басит Пинчук.
Я хватаю двухметровый кусок плинтуса, оставшийся после ремонта, и выскакиваю на улицу. Следом за мной, пыхтя как паровоз, переваливается Степан.
– Показывай, где?
– Да вот он, – Пинчук освещает фонариком метровый провал, из которого зловонно струится пар.
Склонившись над люком, замечаю в глубине светлое пятно.
– Разин, ты?
– А кто же еще! Устроили вокруг отделения топь непролазную. Ни фига за порядком не следите. Люки я закрывать должен? А если бы ноги поломал, тогда что? Чего смотришь, тащи наверх! До костей продрог.
«Да здравствует наше бездорожье и разгильдяйство!» – Хочется орать во весь голос.
– Ты еще недоволен, урод! Тогда сиди тихо! Тебя из тепла на мороз никто не гнал. А выступать будешь – крышку люка поставлю на место, как ты желал, и забуду.
– Не поставишь, свидетели есть.
– А он ничего не видел.
Степан отрицательно крутит головой.
– Вот так-то – злорадствую я, – теперь понял, чего стоишь?
– От вас дождешься чего хорошего, – ворчит Разин. – Ну, давайте, в натуре, вытаскивайте! Что изгаляетесь над человеком!
Общими усилиями извлекаем грязного и вонючего Макса на свежий воздух.
– Дайте хоть умыться и почиститься, – хмуро глядя на меня, просит он.
– А зачем? Как есть, в камеру общую поместим. Если мокрым сидеть не желаешь, можешь догола раздеться. Так еще прикольней будет. Публика у нас простая. Вначале, возможно, не врубятся, а потом, кто-нибудь обязательно пригреет.