До того как выяснилось, что Анни стала проституткой, я не обращала на немцев никакого внимания. Я смотрела сквозь них с высокомерным презрением, когда они обшаривали наши сундуки, забирая все подряд. Да и бывала я теперь лишь в тех местах и у тех людей, которые отвечали моим критериям чести, достойного поведения. Не могу назвать это борьбой с захватчиками — нет, это было пассивное противостояние.
Но после первой встречи с Анни я стала посещать немецкие праздничные вечера, выставки — например, экспозицию Арно Брекера [21] , — концерты во дворце Шайо и даже устраивала дома званые ужины. Разумеется, это было недопустимо, но я боялась, как бы Анни не завлекла своими прелестями какого-нибудь немецкого офицера, чтобы с его помощью заполучить Камиллу. И к обороне следовало подготовиться заранее. То есть завести себе среди немцев влиятельных покровителей, полезные знакомства. Ради победы над моим личным врагом мне пришлось капитулировать перед нашим общим. Если я хотела сохранить Камиллу, нужно было перейти на сторону неприятеля. Да и чего бы я не сделала, лишь бы она осталась со мной. Сколько бессонных ночей я провела над ее кроваткой, задыхаясь от любви — такой горячей, такой ненасытной любви, что она мешала мне спать!
Поль так и не понял этого, а я так и не сумела перед ним оправдаться. Ну что ж, по крайней мере, я дала ему удобный повод объявить, что он больше меня не любит. Его жена — предательница, коллаборациониста. Как я могла так поступить по отношению к нему? К нему, который в это время был в плену. Да я вообще понимаю, что это значит? Как я могла якшаться с врагами? С такими же зверями, как те, что арестовали Софи. Даже это меня не остановило? Значит, мысль о предательстве не приходила мне в голову?
Все, что угодно, только не этот вопрос!
Я холодно посмотрела ему в глаза, в этот момент я была готова к тому, что мы скажем другу все до конца. Он хочет говорить о предательстве? Что ж, поговорим о предательстве. Но Поль кружил вокруг меня, обезумев от ярости и думая только о своем.
— Ну признайся, с кем из них ты спала? С одним или со многими?
Да как он посмел! Я развернулась, поскольку он стоял у меня за спиной, и с размаху, не колеблясь, дала ему пощечину — жестокую, меткую, сильную; моя рука попала в цель так безошибочно, словно я долгие годы рассчитывала траекторию этого жеста.
Поль вернулся 20 августа 1942 года. Камилле было чуть больше двух лет. Я не ждала его. Внезапно раздался телефонный звонок. Поль находился во Франции, его поезд только что прибыл в Компьень. Голос Поля… Для меня он звучал так же нереально, как желание начать жизнь заново рядом с ним. Обмен. Эта инициатива принадлежала Лавалю [22] , но она ничего не дала — кроме того, что вернула мне Поля. Одно везение — или невезение — на тысячи других. Я не опасалась его приезда — немцы отпускали в основном крестьян. Я давно привыкла к мысли, что буду любить его отсутствующего, и часто рассказывала о нем Камилле. Это был третий угол в нашем треугольнике, создававший равновесие, наш ангел-хранитель — невидимый и потому безупречный, достойный прощения. Но, видимый, присутствующий, он уже был отнюдь не безупречен и прощения недостоин. С его приездом все осложнилось. Мы обе долго плакали — я оттого, что он снова возник в моей жизни, Камилла — оттого, что он впервые возник в ее жизни.
— Почему папа тут?
— Так полагается, моя радость, папы всегда живут вместе со своими детьми, как и мамы.
— Нет! Мамина кроватка моя! А папа пускай спит на войне.
Какое блаженство спать рядом со своим ребенком, пребывая в безмятежности от сознания, что можно просто спать, не опасаясь вторжения мужчины. Вторжению верного мужчины уступаешь, и порой это бывает хорошо, но если он неверен, то закрываешь глаза и чувствуешь, что тебя неудержимо клонит в сон — или тошнит, трудно разобрать.
Камилла не подпускала его ни под каким предлогом, и стоило ему появиться, спасалась в моих объятиях. Поль страшно огорчался. Она не желала гулять с ним, а когда он уходил из дому, ее маленькая ручка дергала меня за юбку и она спрашивала с надеждой:
— Папа пошел на войну?
— Нет, моя радость, вечером он вернется.
— Пускай лучше Софи вернется!
Меня не отпускала тревога: опасность снова стала реальной. Пока еще отказ Камиллы от прогулок с отцом играл мне на руку, но в конце концов она привыкнет к нему, смягчится и между ними установится согласие. В один прекрасный день она захочет пойти с ним качаться на качелях, и что будет, если Анни, как всегда затаившаяся где-то поблизости, увидит их вдвоем? Она бросится к Полю, упадет на колени и начнет умолять его поверить, что Луиза — ее дочь, а Поль спросит: «Какая Луиза?», и Анни укажет на Камиллу, которая, летая взад-вперед на качелях и радостно болтая ножками, уже начинает думать, что папа хороший, вон как сильно он ее раскачивает — до самого неба, гораздо выше, чем мама. И тут Поль увидит, что Анни стала еще красивей, и не захочет ничего слушать, когда она попытается ему сказать, что работает в «Ранней звезде», а будет только любоваться ее улыбкой, так похожей на улыбку Камиллы, — странно, что он сразу этого не заметил, ведь их сходство бросалось в глаза. И они уйдут — втроем, взявшись за руки.
А потом был тот ужасный вечер. Через несколько недель после приезда Поль объявил мне в своей обычной манере, что прошлое не умерло.
— Я сегодня ездил в «Лескалье». Жак поддерживает там порядок, ты хорошо сделала, что велела ему там остаться.
Я тотчас поняла, какой вопрос он сейчас задаст. Еще не услышав его, я знала, как он прозвучит. Слово в слово.
— У тебя есть какие-нибудь новости об Анни?
Значит, он ездил туда искать ее. То, как он произнес это имя — Анни, — говорило о многом: он ее не забыл, он готов начать все сначала. И даже то, что тело этой девки осквернено сотнями немцев, ничего не изменило бы. Мне вспомнились сцены, которые я наблюдала из-за портьер, и стало ясно: она снова околдует его. И тогда я прибегла к уже опробованной уловке — так извлекают детское платьице из старого чемодана:
— Она вышла замуж.
Я повторила ему свою выдуманную историю о солдатской крестной. Раз она подействовала на того влюбленного паренька, то должна подействовать и на Поля — никакого другого средства у меня не было, нужно было убедить его в том, что Анни полюбила другого. Только совсем уж бесхребетные, лишенные гордости мужчины продолжают цепляться за надежду отвоевать у соперника сердце женщины, все прочие отступаются, а Поль был человеком очень гордым. Я встала и направилась в свою комнату со словами: