— Б-бабулька умерла!
— Откуда ты знаешь?!
— Позвонили.
— Надо ехать?
— Похоронили уже ее! — заорала, будто я виноват!
Да. Бабка сажала ее на колено, подкидывала: «Зо-ля-той ты мой!» Повод, как говорится, святой! Да у нее все поводы святые, других просто нет. Мчаться по очередной тревоге? Но у меня, как мне кажется, рукопись на столе? «Жизнь удалась-2»! И если я ее не «выпишу», значит, не удалась!
— Настя! Колька тут?
— Он идиот, папа!
Сама-то ты! — хотелось крикнуть. — Как обращаешься с людьми?! Но нельзя, наверное, дополнительно травмировать? Защищенная горем! Прием отработанный. Теперь может творить что угодно! И я могу творить что угодно!
— Хватит. Настя! Соберись!
— Тебе вообще все безразлично! — закричала.
Да. Теперь — безразлично. Иначе пропадешь. Разорвешься без всякого толку! Положил трубку. И ни на какие звонки больше не реагировал.
Позвонил сам во второй половине дня, когда окончательно расчухал, что «Жизнь удалась-2» ну никак не идет!
Полное молчание. Трубку не берут. Такое бывало: засыпали в разгар дня. При их режиме такая роскошь доступна. В этот раз сердце почему-то сжалось. Какие-то особые, тяжелые были гудки. Мчаться? А вдруг их там нет? По гудкам чувствую: нету! Так где? С такой ногой она далеко не уйдет. Разве что… Вот именно.
Телефон сам зазвонил!
— Алло!
Слышно какое-то большое, гулкое помещение. И — никакого голоса. Звонить, чтобы молчать?
— Алле. — Наконец Колькин голос.
— Вы где?
— Мы? — растерянно произнес Колька.
— Да! Вы.
— В Бехтеревке! — произнес Колька слегка обиженно, словно хотел сказать: а вы о чем-то другом мечтали?
Да нет! Мы ничего. Мы худшего боялись.
— И что там она?
— Плохо.
А разве с ней бывает хорошо?!
— Так что с ней?
— Еще не знаю… Я пошел с псами гулять. Ну и заодно проветриться.
— Понимаю.
— Минут через сорок всего пришел. Лежит на полу. Сначала я решил, просто пьяная…
Это по-теперешнему неплохо.
— …стал шевелить ее, вижу, что-то не то.
— Так что — «не то»?!
— Не знаю…
Прямо какой-то Незнайка!
— Привезти ее привезли, а не принимают! Барышня тут говорит…
Прервался. Начался гулкий гвалт с его участием. Слышимость хорошая, но слов не разобрать.
— Тут барышня заявляет…
Снова гвалт. Нехорошее слово — «барышня». Это Колька его принес. Высокомерие как бы артиста! И Настька это слово переняла. Довысокомерничались!
— Алле. — Колька снова прорезался.
— Еду. Не отступай.
Да по той же улице Хрустальной! Да с еще большим ветерком! Вбежал в гулкий старинный холл. Настя сидела в коляске с большими колесами. Задумчивая и даже какая-то красивая. Но не видела меня. Или не узнавала. Зато очень быстро и оживленно поворачивалась то влево, то вправо и даже назад, словно собираясь вступить в приятную, интересную беседу.
— Кого-то ищет она?
— Санитары объяснили: это разговаривают с ней разные голоса. — Колька рядом возник. — А нами не интересуется!
Кривляется и тут. Это, наверно, от нервов.
«Барышня» лет пятидесяти пояснила мне:
— Это не наш профиль. Мы по направлению принимаем!
Сбегал на второй этаж, Римму Михайловну привел. Хорошо иметь связи!
— Да! «Приехали»! — произнесла Римма Михайловна, глянув на Настю.
— А почему она на коляске?
— Ноги не работают. Очень сильное алкогольное отравление.
Вот уж не ожидал, что даже при таком известии проявлю относительную выдержку. Колька был рядом, горевал:
— И где она такую сивуху нашла?!
Когда начали перекладывать на кровать, оказалось, что не действуют и руки.
— Так что с Настей? — спросила Нонна, как-то, мне показалось, слишком безмятежно. Или, может, я разгулялся в эмоциях и надо — спокойнее?
— Пошла твоим путем! — злобно сказал. — Но, как более упорный человек, значительно дальше!
Поругаться не удалось. Позвонил Жора:
— Здорово, друг!
Решил, что он с соболезнованием, подготовил ответы. Натренирован уже! Но недостаточно. Жора совершенно неожиданную программу предложил. После совсем коротких соболезнований (с этим я справился!) Жора вдруг, слегка стесняясь, сказал:
— Ты Жанну помнишь?
Заметалась душа. Зарекаться не буду, но, мне кажется, женщин с именем Жанна я избегал.
— М-м-м… Какую?
Некстати бы сейчас!
— Да не боись! — Жора усмехнулся. — Акушорка наша!
Так и сказал.
— Акушорка?
— Ну да. Которая… — Тут даже Жора замялся.
— Понял. И что же она?
Не дай бог к этому возвращаться! Но пришлось. И еще как!
— Ну, денег она не взяла по старой дружбе.
Это за то, что случилось?!
— Но помнит, что ты обещал ей кабак.
Со страху чего не пообещаешь!
— И что?
— Сегодня ты можешь?
— Я?
— А то! Выставляйся. Женщина старалась!
— Сегодня?
— Ты шо, глухой?
Про чувства свои забудь! Может, раньше и было что-то можно. А теперь — забудь.
— …Сегодня? — жалким голосом переспросил.
Тут даже Жора почувствовал некоторую неловкость. Единственный раз, наверно, за всю его жизнь! И я этому свидетелем был!
— Так сошлось, понимаешь…сегодня только с отпуска пришла. А завтра — на смену.
Роды принимать…
Жора проскочил трудное место, а дальше веселее пошло:
— Она тут спрашивает…
Шепот, игривое хихиканье. Где это они? Дальше совсем неожиданное:
— В Доме писателя танцуют у вас?
Опять «у нас в Доме писателя»? Скоро пол протрут! Нету другого места? То свадьба, то… В прошлый раз — не плясали!
— А если побойчее место найти? — предложил я с робкой надеждой.
— Сейчас спрошу!
Снова какая-то (ясно какая) возня, хихиканье. Транслируется ответ:
— Нет. Она в Дом писателя хочет.