Зачем ты все это начинаешь? Я ведь все вижу. Как только ты познакомилось с этим Якубом, так сразу началось: то ты несешься вскачь, то замираешь, колотишься, как безумное, заливаешь меня допамином, спотыкаешься, сжимаешься. То будишь меня среди ночи, а то и вовсе не даешь мне спать. Вот как сегодня. Зачем ты все это делаешь? Для переживаний и воспоминаний?
Боишься, что когда-нибудь будешь биться над именинным тортом, трагически полным свечек, и сожалеть, что время твое прошло, а ты так ничего и не пережило? Ни одной стоящей аритмии, ни одной романтической долговременной тахикардии или хотя бы мерцания предсердия? Этого ты боишься, Сердце? Или ты боишься, что если будешь биться ради одного-единственного мужчины, у тебя возникнет чувство утраченных возможностей?
И потом, выключи ты наконец эту Гепперт. Сколько раз подряд можно слушать одну и ту же чувствительную чушь? «А как проснусь, вздохну: ну что ж, все это было, видно, вместо». Даже я уже выучил это на память. И перестань плакать, Сердце, потому что, когда я это вижу, теряю Рассудок.
Сердце: Понимаешь, Разум, этот Якуб так далеко, и у него так мало шансов конкурировать с кем-нибудь, находящимся на расстоянии вытянутой руки, кто мог бы заставить меня биться сильней, но все равно только с ним я начинаю учащенно биться. Поначалу я беспокоилось из-за этого, словно из-за благоприобретенного порока. Тем паче что Совесть все время пугала меня, что, мол, это страшно опасно, может стать причиной инфаркта и что рано или поздно на ЭКГ все проявится. И сперва я даже соглашалось с ней. Думало, что это пройдет, что ты. Разум, вместе с Рассудком поможешь мне справиться, что это только временные нарушения, ставшие реакцией на холод, пустоту и всеобщее равнодушие. Но теперь мне хочется, чтобы «нарушения» эти продолжались. Очень хочется .
Но тебе, Разум, этого не понять. Налить тебе еще? Но пить придется безо льда. Он растаял. Полностью. В точности как я.
Разум: Давай, Сердце, наливай.
Якуб! Это не полная запись дискуссии. Дальнейшее происходило уже после пятого стаканчика, и я предпочитаю об этом умолчать. Главным образом, чтобы не подорвать свою репутацию.
А Гепперт по-прежнему поет. Как видишь, я не послушалась Разума. Потому что если что-то для меня важно, я никого не слушаюсь. Даже Разума.
Никак не могу перестать думать о ней. О Наталье. Ни одна женщина до сих пор не была способна так растрогать меня, как она. Стоит мне вспомнить эти строчки из ее письма: «Это будет пятница. Я как раз выяснила, что ты родился в пятницу. Это будет опять счастливая пятница, правда ведь, Якуб?» – и я сразу начинаю реветь. Просто не могу удержаться. Я вою. На всю комнату. И это вовсе не от виски с «Red Bull».
Почему такое случилось с тобой? Почему она умерла? Ведь ангелы же не умирают…
Он опустил голову. Какое-то время сидел, не шевелясь. Он ощущал растущее оцепенение. Это ему было знакомо. И вместе с оцепенением вернулось то самое чувство. Такого не было уже несколько лет. А он ждал это чувство. Выискивал. Вызывал в себе. Всем, чем только можно. Музыкой, вином, литературой, таблетками, религией, психотерапией, различными веществами. Слишком хорошо он помнил, насколько оно важно для него. Но оно ушло вместе с Натальей. Вернулось на несколько месяцев в Дублине с Дженнифер, а потом снова исчезло. И вот уже несколько месяцев, как оно снова появилось. Сперва на мгновение. Что-то вроде проблеска. Сверкнет и погаснет. Но сейчас оно не исчезало. Так же, как тогда. Теперь все будет, как тогда! Все фазы по очереди. Медленно распространяющееся изнутри – из окрестностей, а может, и из самого сердца – тепло. А потом легкая грусть, чуть стискивающая горло. И сразу же радость. Радость до того дикая, что даже хочется плакать. И следом какое-то сверхъестественное вдохновение. А затем ласковое все длящееся и длящееся волнение. И над всем доминирует желание прикоснуться. Прикоснуться к ней. Всего на миг, и лучше всего губами. Да! Это именно то.
Это нежность.
Он набрал номер телефона ее фирмы. Но он опоздал. Ее там уже не было. Он подошел к окну. Улыбнулся. Как это она сказала? «Не воображай, Сердце…» А может, нет, может: «Ты, Разум, не воображай…» Но при ее сердце и разуме это egal.
ОНА: То, что произошло после той ночи, было как второй том книги, которую и после первого тома хотелось тут же начать перечитывать. Иногда она просто протирала глаза от удивления. Его электронные письма стали полны нежности и неподдельной тоски по ней. Он был в них тонкий, снисходительный, терпеливый, любознательный, непроизвольный, спокойный и временами невротически впечатлительный.
А сверх того он был секси. Она уже сыздавна считала, что в мужчине нет ничего более секси, чем умение слушать. А он умел ее слушать, то есть умел, когда они открывали чат, читать целые экраны ее текстов с воодушевлением мальчишки. Читая, он иногда прерывал ее на полуслове и задавал вопросы, извлекая из ее памяти подробности, которые, как ей казалось, она давно уже забыла или которых она до того никогда не знала. А кроме того – и этим он ее слегка приводил в смущение, – он помнил все, что она рассказывала ему, лучше, чем она сама. Временами ей казалось, что у него все записано в толстом черновике, который он втайне от нее открывает и цитирует ей оттуда ее собственные слова.
Но наиболее секси в нем была, вне всяких сомнений, его голова. В мужчинах всегда ее больше всего интересовала голова. Когда-то еще в институте в одну из анджейковских ночей они с подругами в общежитии составляли списки мужчин, с которыми охотней всего легли бы в постель. Этакая забава после нескольких бутылок пива. В ее списке на первых четырех местах стояли: Достоевский, Фрейд, Эйнштейн и Бах. Ни один из них при всем желании даже после четырех бутылок вина и близко не напоминал Редфорда (он занимал у нее в списке восьмое место), и однако же каждый из них благодаря, наверное, своей гениальности порождал в ней самые настоящие сексуальные фантазии. Ну а если бы пришлось делать этот список сейчас? Кстати! Кто сейчас был бы в нем? Достоевского она заменила бы временно на Воячека, Фрейд и Эйнштейн точно сохранили бы свои позиции, Баха сменил бы Сантана. А Якуб? Якуб просто неизменно секси, и вообще он в другом списке. А вопрос какой был? Ах, с кем она охотней легла бы в постель?.. Сейчас это неважно. Сейчас она ложится в постель с мужчиной, который никогда не состоял в том списке. Да в этом тоже его нет. Как-то так получилось. Впрочем она, когда составляла тот, первый, список, его еще не знала. Это было так Давно. В ту пору ей случалось думать (разумеется, в глубочайшей и полнейшей тайне), что охотней всего она легла бы в постель с Дженис Джоплин. Такая вот биография. Было это страшно давно.
Она пыталась объединить все свое знание о нем в одно слово, которое верней всего характеризовало бы его. И не без удивления вдруг осознала, что больше всего подошло бы слово «женственность». Да, Якуб был очень женственный. Как-то она написала ему это, заранее предвкушая его реакцию. Она была уверена: он станет протестовать и очень аргументированно доказывать ей, что она не права. Она очень любила, когда он начинал протестовать. Именно тогда, когда он протестовал и приводил доказательства, она больше всего узнавала о нем и о том, что он думает. Он старался любой ценой доказать свою правоту и переубедить ее, но всегда делал это так, чтобы ее не обидеть.