Наслаждаясь этим, она полностью отдалась ей.
Но сейчас она уже не была больше так уверена в правильности своих действий.
Связь с Жанетт может все очень сильно усложнить.
Выйдя на улицу Всех Святых, она остановилась, достала из сумочки маленький диктофон и надела наушники. На футляре кассеты она прочла, что запись сделана четыре месяца назад.
София нажала на пуск и пошла дальше.
…и я поехала на пароме в Данию с Ханной и Йессикой – лицемерными девицами, с которыми познакомилась в Сигтуне, а им приспичило отправиться на фестиваль в Роскилле и бросить меня в палатке одну с четырьмя омерзительными немецкими парнями, которые всю ночь ковырялись, лапали, прижимались и стонали, а я слушала доносившееся издали пение Sonic Youth и Игги Попа и не могла пошевелиться, поскольку они поочередно держали меня…
Полностью отключившись, София брела точно во сне, не слыша и не замечая людей вокруг.
…знала, что мои так называемые подруги стояли возле самой сцены и им было глубоко наплевать на то, что я вырубилась от их сладкого десертного вина, и меня насиловали, и что потом я не захотела рассказывать, отчего расстроена, и рвалась только уехать оттуда…
Магнус-Ладулосгатан. Все шло само собой. Тиммермансгатан. Слова превращались в картины, ею прежде не виденные, но тем не менее хорошо знакомые.
…и добраться до Берлина, где я полностью выпотрошила их рюкзаки, соврав, что нас обокрали, пока я спала, а они ходили купить еще вина, как будто мы уже и так не выпили слишком много. Но они пользовались отсутствием своих благородных родителей, оставшихся дома, в Дандерюде, и зарабатывавших деньги, которые присылались нам в Германию, чтобы мы могли двигаться дальше…
Тут она понимает, о чем Виктория будет рассказывать, и вспоминает, что уже неоднократно прослушивала эту кассету. Она, наверное, раз десять слушала рассказ Виктории о путешествии по Европе.
…в Грецию и застрять на таможне, чтобы наши вещи обыскивали собаки, и нас подвергали личному досмотру похотливые мужики в форме, которые пялились на грудь так, будто никогда прежде груди не видели, и считали уместным использовать пластиковые перчатки, когда совали в тебя пальцы. Потом все плохое закончилось, когда мы начали пить водку, и у нас образовался провал в памяти почти на всю Италию и Францию, и мы очнулись где-то в Голландии. Тут обе эти предательницы посчитали, что с них, черт возьми, довольно, и заявили, что едут домой, тогда я оставила их на парижском Северном вокзале и отправилась в Амстердам к одному типу, который тоже стал давать волю рукам и поэтому получил цветочным горшком по голове. Было по меньшей мере справедливо стащить у него бумажник, и денег с лихвой хватило на гостиничный номер в Копенгагене, где все должно было закончиться, я собиралась навсегда заткнуть этот голос и показать, что могу решиться. Но ремень оборвался, и я оказалась на полу, лишившись зуба, и…
Вдруг она чувствует, как кто-то берет ее под руку, и вздрагивает.
Шатается, делает шаг в сторону.
Кто-то срывает с нее наушники, и на секунду воцаряется полная тишина.
Она перестает существовать, и приходит спокойствие.
Будто всплываешь на поверхность после того, как слишком глубоко нырнул, и наконец получаешь возможность наполнить легкие свежим воздухом.
Затем она слышит машины и крики и растерянно озирается.
– С вами все в порядке?
Она оборачивается, видит стену людей на тротуаре и обнаруживает, что сама стоит посреди улицы Хурнсгатан.
Устремленные на нее глаза критически ее рассматривают. Рядом с ней машина. Водитель яростно сигналит, грозит ей кулаком и срывается с места.
– Вам нужна помощь?
Голос она слышит, но не может определить, кому из людской массы он принадлежит.
Сконцентрироваться трудно.
Она поспешно идет обратно на тротуар и направляется к Мариаторгет.
Берется за диктофон, чтобы вынуть пленку и положить обратно в футляр. Нажимает на “извлечь”.
С удивлением смотрит на пустое отделение для кассеты.
Mambaa manyani… Mamani manyimi…
София Цеттерлунд просыпается с дикой головной болью.
Ей приснилось, что она гуляет в горах с каким-то пожилым мужчиной. Они что-то искали, но она не может вспомнить, что именно. Мужчина показал ей маленький невзрачный цветок и велел выкопать его. Земля была каменистой, руки болели. Когда ей удалось вытащить цветок целиком, мужчина велел ей понюхать корень.
Он благоухал, как целый букет роз.
Золотой корень, думает она, направляясь на кухню.
В последнее время голова у нее периодически болела, но примерно через час проходила, теперь же София чувствует, что головная боль стала перманентной.
Ее неотъемлемой частью.
Пока кофе заваривается, София перелистывает блокнот с записями из бесед с Викторией Бергман.
Она читает: БАНЯ, ПТЕНЦЫ, ТРЯПИЧНАЯ СОБАЧКА, БАБУШКА, ЩЕЛЬ, СКОТЧ, РОДОС, КОПЕНГАГЕН, ПАДЬЕЛАНТА, ЗОЛОТОЙ КОРЕНЬ.
Почему она записала именно эти слова?
Вероятно, потому что они отражали детали, показавшиеся ей важными для Виктории.
Она закуривает сигарету и листает дальше. Видит на предпоследней странице несколько новых заметок, правда, они записаны вверх ногами, как будто она начала писать с другой стороны блокнота: СЖЕЧЬ, ПОРОТЬ, ИСКАТЬ ДОБРОТЫ В ПЛОТИ…
Поначалу она не узнает почерк – неровный, детский и почти нечитабельный. Она достает из сумочки ручку и пробует написать слова другой рукой.
Понимает, что записала слова в блокнот сама, только левой рукой.
Сжечь? Пороть? Искать доброты?
София чувствует себя не в своей тарелке и сквозь головную боль слышит в голове слабое хмыканье. Она обдумывает, не пойти ли ей прогуляться. Возможно, свежий воздух поможет мыслям проясниться.
Хмыканье усиливается, и ей трудно сконцентрироваться.
С улицы сквозь оконные стекла пробиваются детские крики, и ей в нос ударяет едкий запах – запах ее собственного пота.
Она встает, чтобы включить кофеварку, но, увидев, что та уже включена, приносит из шкафа кружку, наполняет ее и возвращается к кухонному столу.
На столе уже стоят четыре чашки.
Одна из них пуста, а остальные три наполнены до краев.
София чувствует, что у нее возникают проблемы с памятью.
Она словно бы повторяет свои действия, зациклившись на одном и том же движении. Сколько же времени она уже не спит? А вообще спать ложилась?
Она пытается собраться, подумать, но ее память как будто раздваивается.