— Пришлось, дядя Джим. Я был под этим делом. Сильно под этим.
— Где он сейчас? Где это произошло?
Грегори объяснил: неосвещенная дорога на окраине Дублина.
— Что ты там забыл?
Вопрос не имел отношения к делу, но священник пока еще не чувствовал себя в силах встать, подойти к телефону и сообщить в полицию и в «скорую помощь» о несчастном случае.
— Я поехал домой тем путем, думал, так оно спокойней, меньше вероятность, что остановят, ну… проверят на алкоголь.
Грегори поднял глаза на дядю. Точно так же он взглядывал еще мальчишкой, когда, случалось, забудет погулять с одной из собак или закрыть калитку в дальнем поле.
Но теперь дело посерьезней — в темноте на дороге лежал сбитый велосипедист.
— Ради Бога, Грегори, скажи мне, как по-твоему, что с ним?
— Не знаю, Господи, я не знаю! Я только понял, что это был велосипедист.
Он умолк. Выражение лица было совершенно бессмысленное.
— А потом?..
— Я не знаю, дядя Джим. Мне страшно.
— Мне тоже, — сказал Джеймс Хёрли. Он поднял трубку.
— Нет! Нет! — вскричал племянник. — Ради Бога, ты погубишь меня!
Джеймс Хёрли уже набрал номер полиции.
— Заткнись, Грегори, — отрезал он. — Я не собираюсь называть твое имя, я просто сообщу им место происшествия, а потом сам туда поеду.
— Ты не можешь… Не можешь!..
— Здравствуйте, сержант. Это отец Хёрли из дома священника при здешней церкви. Мне стало кое-что известно, произошел несчастный случай…
Он указал дорогу и район. Какое время? Наверное, с полчаса назад. Он глянул на Грегори — тот несчастно кивнул.
— Да, судя по всему, водитель не стал останавливаться и скрылся с места происшествия.
Страшные слова звучали как приговор. Грегори на сей раз даже не поднял головы.
— Нет, сержант, больше ничего не могу вам рассказать, извините. Мне сообщили об этом на исповеди. Я немедленно отправляюсь туда, взглянуть, что с несчастным… Нет, мне признались в этом на исповеди, я ничего не знаю ни о машине, ни о том, кто в ней был.
Отец Хёрли направился за пальто. Его взгляд скользнул по лицу племянника, и он увидел, что оно просветлело. В глазах Грегори светилась благодарность.
— Я как-то не подумал… Ну конечно — элементарный здравый смысл! В самом деле, ты ведь не можешь раскрыть тайну исповеди.
— Не было никакой исповеди, и я мог бы рассказать, но не стану.
— Ты не смог бы нарушить священный…
— Заткни свою глотку!..
Таким он дядю никогда еще не видел.
Отец Хёрли взял маленькую сумку на случай, если потерпевший серьезно пострадал и придется соборовать его прямо у обочины неосвещенной дороги на окраине Дублина.
— А мне что делать?
— Идти домой. И лечь в постель.
— А машина?
— С машиной я разберусь. Отправляйся домой… С глаз моих!
Велосипедистом оказалась девушка. Судя по студенческому удостоверению в ее бумажнике — мисс Джейн Моррисси. Ей было девятнадцать. Она была мертва.
Вот всегда так, сказали полицейские. Они достаточно насмотрелись на подобные случаи. Вечно одно и то же — труп на обочине, дело рук какого-нибудь ублюдка, который и не подумал остановиться… Кошмар! Один полицейский снял фуражку и вытер лоб, второй закурил. Они обменялись взглядами через голову священника, приятного, с мягкой речью человека лет пятидесяти с лишним. Он читал молитву над мертвой девушкой, всхлипывая, точно ребенок.
Я сделал это ради Лоры — твердил себе потом бессонными ночами отец Хёрли; он не мог спать, не мог провалиться на семь-восемь часов в глубокое, без сновидений забытье. Он сослался на исповедь, иначе пришлось бы донести на единственного сына своей сестры, сообщить, что он сбил человека и скрылся с места происшествия. С точки зрения священника, принимающего исповедь, он обязан был уговорить парня сознаться в преступлении.
В жизни все не так, как в старом черно-белом фильме с Монтгомери Клифтом о священнике, терзаемом мучительными сомнениями. Сегодня священник обязан настаивать: если кающийся хочет отпущения грехов и очищения, он должен взять на себя ответственность за свои действия, должен заплатить за причиненный им ущерб.
Но Джеймс Хёрли думал о Лоре.
Это была единственная возможность уберечь ее. Это был способ дать понять ее слабому сыну, что он, отец Хёрли, вел себя в этом деле скорее как грешник, чем как духовник. Его поступку нет оправдания как с точки зрения гражданских, так и церковных законов.
Он солгал сержанту — сказал, что понятия не имеет, кто водитель, это был телефонный звонок — кто-то в истерике пытался исповедаться. Он солгал кюре, сказал, что ночной гость был нищим, просил милостыню.
Он солгал сестре, когда та спросила, почему он не может к ним приехать. Много дел в приходе, сказал он. А правда была в том, что он не в состоянии смотреть им в глаза. И не в силах был выслушать очередную историю, подтверждающую совершенство Грегори.
Машину Грегори он перегнал на станцию техобслуживания в месте, где его никто не знал, на другом конце Дублина. Хозяину-механику сказал, что вел машину кюре и задел ворота. Механик рад был услышать, что и священник способен дать маху; он выправил вмятину и произвел полный осмотр.
— Комар носа не подточит, — сказал он, радуясь, что участвует в маленьком сговоре. — Теперь кюре, хоть убей, ничегошеньки не заметит.
— Сколько я вам должен?
— Да о чем вы, отец, пара пустяков. Помолитесь за меня и за мою старенькую маму — ей последнее время нездоровится.
— Я не оплачиваю ремонт молитвами! — Священник побелел от гнева. — Ради всего святого, приятель, скажи, сколько с меня!
Испуганный механик, запинаясь, выговорил сумму. Отец Хёрли пришел в себя. Он положил руку ему на плечо и сказал:
— Пожалуйста, простите. Я очень сожалею, что вышел из себя и накричал на вас. Я был слегка на взводе, но это не оправдание. Можете ли вы меня простить?
По лицу человека разлилось облегчение.
— О чем речь, отец. Нет ничего хуже для настроения, чем врезаться в какие-нибудь пакостные ворота, в особенности для почтенного духовного лица вроде вас. Не берите в голову, повреждения-то никакого, можно считать, и не было. Так, одно название.
Отцу Хёрли вспомнилось бледное лицо девятнадцатилетней Джейн Моррисси, студентки социологического факультета, девичье лицо, одна сторона которого была залита быстро высыхающей кровью. На мгновение ему сделалось дурно.
Он знал, что его жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. Знал, что перешагнул какую-то границу и оказался в другом мире — мире лжи.