Рыжая кошка со сломанной лапой доверчиво смотрела снизу вверх на Хелен. Это Хелен ее нашла и смастерила нечто вроде шины, чтобы ей легче было ходить. Другие сестры говорили, что нужно отнести ее в кошачий приют, но Хелен воспротивилась: в приюте рыжей кошке конец. А здесь — много она не съест, обузой не будет, они сами вполне в состоянии о ней позаботиться.
Кошка стала еще одним знаком присутствия Хелен в обители, и еще одной заботой стало больше. Никто не ожидал от Хелен, чтобы она вовремя кормила кошку и убирала за ней. Кошка громко заурчала и выгнула спину, требуя, чтобы ее погладили. Сестра Бриджид осторжно взяла ее и вынесла в сад. Вернувшись, она села напротив Хелен и посмотрела прямо в полные тревоги глаза девушки.
— В твоем сердце столько любви, — начала сестра Бриджид, — ты можешь сделать много добра. Но у нас неподходящее для этого место.
Она увидела, как у Хелен задрожала нижняя губа, которую она до того нервно покусывала, а на больших глазах выступили слезы.
— Выгоняете меня… — начала Хелен.
— Мы можем сидеть здесь все утро, Хелен, ты будешь называть это так, я этак. Я скажу, что ты должна обрести то, что ты ищешь, найти себя где-то в другом месте, а ты скажешь, что я выставляю тебя вон.
— Что я на этот раз натворила? — жалобно простонала Хелен. — Это все из-за кошки?
— Разумеется, кошка тут ни при чем, и речь не об одном-единственном случае или каком-то одном проступке. Пожалуйста, пойми… попытайся понять, это не наказание и не экзамен, который ты сдала или провалила. Тут вопрос выбора. Эта обитель — наша жизнь, мы ее сами выбрали и мы должны решать, с кем будем ее делить.
— Я вам не нужна, вы все собрались и решили, что я здесь лишняя, так ведь?
— Нет, не так, никто не устраивал над тобой суд и не выносил тебе приговор. Когда ты пришла сюда, ты прекрасно понимала…
— Раньше, — с горячностью перебила ее Хелен, — монахини не могли привередничать и выбирать, с кем им быть. Если тебе не по душе кто-то в общине, это твой крест, оставалось молиться и терпеть, в этом и заключается подвиг смирения…
— Никто не питает к тебе неприязни… — начала было сестра Бриджид.
— Пусть даже кто-нибудь меня и не любит, раньше не придавали этому значения, не устраивали конкурс — кто лучше, кто хуже.
Бриджид была непоколебима.
— Будь у нас конкурс, ты во многих отношениях стала бы первой. И если уж говорить о том, что было раньше, то раньше много было скверного. Когда-то женщин необузданных, обуреваемых страстями или потерпевших неудачу в любви могли заточить в монастырь. Это был прекрасный способ создать обитель.
— В моем случае все не так. Меня никто не хотел заточить, даже наоборот — все старались удержать меня.
— Потому я и завела весь этот разговор, — мягко сказала сестра Бриджид. — Я не хочу, чтобы ты обольщалась надеждой, что в недалеком будущем примешь постриг. Потому что этого не будет, Хелен, во всяком случае, у нас. Как глава этой обители, я бы повела себя нечестно, отпуская тебя на семейное торжество в уверенности, что ты станешь членом нашей общины. Когда-нибудь ты поблагодаришь меня от всего сердца. Я хочу, чтобы ты посмотрела на свою семью другими глазами, присмотрелась к другим возможностям…
Хелен была сражена.
— Значит, вы прогоняете меня прямо сейчас, мне уже нельзя будет сегодня вернуться!
— Зачем так драматизировать…
— Так когда? Раз вы предупреждаете меня, то когда я должна освободить свою келью? — с обидой и горечью требовала ответа Хелен.
— Я подумала, что тебе надо обо всем поразмыслить, ты больше не работай, просто посиди и соберись с мыслями, подумай, чем бы тебе хотелось заняться…
— Когда? — повторила Хелен.
— Скажем, месяца через два-три, — твердо ответила Бриджид. — Рождество, по-моему, самый подходящий срок. У тебя будет время все обдумать.
Фрэнк и Рената Куигли планировали предстоящий день.
— Как мне одеться — получше или попроще? — спросила Рената.
— Чем лучше, тем лучше, — улыбнулся Фрэнк.
— А про нас не подумают… ну, не знаю… что мы слишком выставляемся? — засомневалась Рената.
— Так или этак, жене Десмонда все равно не угодишь. Оденься кое-как — значит не взял на себя труд постараться, а возьмешь на себя труд — так переборщил…
— И как же нам быть?
— Давай, по крайней мере, сделаем так, чтобы ей приятно потом было глядеть на снимки. Эта женщина с ума сходит по фотографиям. Стоит в ее доме кому-нибудь почесать себе зад — и это тут же увековечивается на пленке.
— Фу, Фрэнк, ей-богу!
— Нет, правда, ты их просто не знаешь. Их дом битком набит фотографиями в рамочках, во всяком случае, одна стена у них, помнится, вся увешана снимками, от угла до угла.
— Ну, это очень мило в каком-то смысле.
— Да, если только есть что вспомнить. И что праздновать.
— Вы же были друзьями, как ты можешь так говорить?
— Я дружил с Десмондом, с Дейрдрой у меня никогда дружбы не было. И вообще, ей не нравилось, что я свободен, она боялась — и правильно делала, — что старина Десмонд, бедолага, сравнивает свое положение с моим и приходит к неутешительным выводам… Так что давай-ка мы разоденемся в пух и прах, и пусть у них глаза на лоб полезут.
Она улыбнулась ему в ответ. В последнее время, с тех пор как произошло столько перемен, Фрэнк был полон бодрости и оптимизма. Дела шли в гору, «Палаццо» расширялась, открылись филиалы на севере, но, вопреки опасениям Ренаты, Фрэнк не пропадал все время там. Нет, он почти вовсе туда не ездил, в отличие от ее отца и дяди, ну и, конечно, миссис Ист принимала во всем этом активное участие. Даже с маленьким сынишкой на руках она работала не щадя себя, и ее энергия казалась неистощимой. Некоторым женщинам все по плечу, с грустью думала Рената.
Как бы там ни было, а в последнее время все вроде бы шло на лад, и этим утром она собиралась сделать уколы и прививки для престоящей дальней поездки. А Фрэнк собирался на работу, как и почти каждую субботу. Он говорил, что по выходным в большом здании штаб-квартиры «Палаццо» так тихо, можно спокойно диктовать, и за час он успевает сделать больше, чем за неделю обычных рабочих дней. Она напомнила ему, что надо постричься — он слегка оброс, на затылке волосы не мешает подровнять.
Фрэнку не надо было напоминать — он съездит к Ларри и пострижется, а также сделает массаж. Он собирался надеть свой лучший костюм и новую рубашку. Если Морин Бэрри соизволит взглянуть в его сторону, она не будет разочарована тем, что увидит. Потому-то он и жене сказал принарядиться. При полном параде Рената выглядела очень недурно. Морин Бэрри не сможет сказать, что человек, которого она отвергла, женился на бесцветной мышке с деньгами.
В Лондоне отцу Хёрли было где остановиться. Он всегда говорил, что это место — нечто среднее между шикарным отелем и мужским клубом. В действительности же это был монастырь — ныне уже маленькая, скромная обитель: большая часть комнат в здании сдавалась под офисные помещения. Когда-то это были гостиные с высокими потолками и полированными столами, на которых лежали номера ежегодника «Миссионер». После дня, проведенного в большом шумном городе, эта обитель казалась настоящим оазисом. За утро отец Хёрли несколько переутомился, и приятно было сознавать, что здесь тебя ждет покой и отдых. Патроном здесь был его друг Дэниел Хейз, человек с прекрасными манерами, умевший, казалось, понимать многие вещи без слов. Когда прошлым вечером он справился у отца Хёрли о его племяннике, то сразу понял, что лучше впредь этого пункта не касаться. Непринужденно, с отточенной долгими годами ловкостью дипломата отец Хёрли перевел разговор на другую тему. Еще отец Хейз понял, что у его старого друга Джеймса Хёрли отчего-то неспокойно на душе из-за серебряной свадьбы, на которой ему предстояло присутствовать.