Телефон я записывать не стала, потому что сообщить органам власти мне было по этому вопросу нечего. Нинке тоже решила не говорить — сама же она всё равно не узнает, подумала я, к ящику не подходит, так что пусть лучше остается в неведении, пусть над ней долг наш висит совместный подольше, а там видно будет, куда оглоблю завернуть, в каком нужном направлении.
Перед тем как уехать в Магнитогорск за братом, Нинка забежала на Ленинку, потолковать с девчонками понадёжней, которых оставалось подтянуть под Смоленский бульвар, и пересеклась с Джексоном.
— Ну как там? — поинтересовался Джексон нашими делами, — получается?
— А то! — похвасталась Мойдодыр и добавила впроброс: — Пятерка — и все дела, уже на себя работаем.
Джексон сплюнул и искренне усмехнулся:
— Ну и дура евреечка твоя, гордая больно. Я бы за трёху вам то же самое организовал, а то и за двушник.
— Нет, — подумала я о Следаке, узнав такой расклад. — Всё же мусор есть мусор. — Хоть бывший — хоть какой: гондон — он гондон всегда, хоть старый — хоть с запасом по гарантии — хоть пользованный уже.
В тот же день, как уехала, Нинка отзвонилась с Магнитки и сказала, что едет домой сегодня уже, потому что братик её умер три года назад, а мама — через год после него, так что дел у неё там нету.
Это был уже поздний вечер, и я порадовалась, что не надо собираться на точку. Не надо, в смысле, чтоб работать, а надо, в смысле, чтоб владеть и справедливо распределять. Я вышла на улицу, поймала у себя на Павлике тачку и скомандовала возиле:
— Поехали!
— Куда поедем, женщина? — вежливо поинтересовался возила.
И тогда я окончательно уже улыбнулась и со всей возможной вежливостью объяснила этому Рулю:
— На точку, мужчина, на точку. Куда ж ещё-то?
Москва, июнь, 2002 года