Губы Отца Богов скривились в непонятной ухмылке.
– Да, подтверждаю.
– Я запишу это в книги нашего храма, – встрепенулся мастер. – Добрые братья – и, смею ли я надеяться, что и ты сам, могучий О́дин? – засвидетельствуют истинность сих слов. Дело великого Хедина получит изрядную подкрепу!
– Получит… под репу… – буркнул О́дин, но так, что слышала его одна лишь Райна. – Что же у вас тут есть ещё, кроме занимательных картин?
– Наш сокол, – с заметной гордостью объявил мастер. – Сокол, зримая манифестация Познавшего Тьму.
– Где же он? – поднял бровь Отец Богов.
– Прямо перед нами, великий О́дин, друг великого Хедина.
В сердце тьмы перед ними засветилось пятно – мягко-желтоватым светом. Несколько мгновений – и могучий коричневокрылый сокол гордо реял, пронзая неоформившееся, тусклое ничто. Янтарные глаза взглянули на явившихся, и Райна с удивлением заметила, как изменилось на мгновение выражение отца – сделалось тяжким, усталым, пустым, словно от взваленного на плечи неподъёмного груза.
– Здесь мы обращаемся к Познавшему за силами творить наше дело и дальше, – негромко проговорил Хенсби. – Мы не просим у него милостей, мы знаем, как велики и обширны его труды. Великий Хедин даёт нам силы творить то, что предначертано нам…
За спинами их раздался какой-то шум, словно кто-то ломился в запертую дверь.
Райна вновь взялась за эфес. От этой привычки, стоит только заслышать что-то «не то», с усмешкой подумала она, мне не избавиться уже до самого конца.
Мастер Хенсби досадливо поджал губы.
– Прошу прощения, великий О́дин. Поистине, некоторые наши братья несколько, э-э-э, невоздержанны.
– Что же они хотят? – слегка усмехнулся Отец Богов.
– Видеть тебя, великий друг Познавшего Тьму, тут догадаться нетрудно. Но это непочтительно и дерзко, нарушать твоё уединение здесь, в храме великого Хедина!
– Ничего. Пусть они войдут. Я никогда не прятался от искавших меня, – пожал плечами Старый Хрофт.
Пока мастер Хенсби рысцой бегал отворять, Райна быстро придвинулась к отцу.
– Повелитель, – тихо сказала валькирия – на сей раз действительно валькирия Рандгрид, только научившаяся чуть-чуть думать, – повелитель, для чего мы здесь? Я готова драться и разить, скажи лишь – во имя чего?
– Всё узнаешь в своё время, – невозмутимо отозвался Старый Хрофт.
Глаза Райны сузились, на волос, не больше, но Отец Дружин заметил.
И улыбнулся, едва заметно, только для неё, и эта улыбка была настоящей. Единственной настоящей улыбкой с того момента, как они пересекли границу Альвланда. Взял валькирию за руку, чуть выше локтя, слегка сжал.
Всё хорошо, Рандгрид, моя младшая, самая любимая дочурка. Я понимаю, тебе трудно. Ты прямодушна, ненавидишь ложь, ненавидишь маски, скорее всего, потому, что тебе самой пришлось носить их слишком долго. Но так нужно. Так нужно, понимаешь? Ты шла в бой на Боргильдовом поле, шла отдать жизнь за наш Асгард, за наш мир и не колебалась. Воительница Райна накопила множество тяжких воспоминаний, она больше не наивна и не восторженна, но в глубине – ты всё та же Рандгрид. Верь мне, как ты верила перед той самой битвой, где полегли твои сёстры, где пали все остальные асы.
Верь мне, и…
Райна опустила голову. Глаза валькирии предательски защипало – с ней не случалось такого с горячих и кровавых дней Безумных Богов, когда они шли с магами Долины, убивая сошедших с ума чародеев и их подручных, разнося в клочья расставленные ловушки и выпуская из темниц – во множестве – приготовленных на заклание людей.
А также и эльфов, и орков, и гномов, и гоблинов, и половинчиков, и гарпий, и даже хедов с гарридами, хотя эти-то вообще изо всех сил старались не попадаться на глаза вообще никому из владеющим магией.
Вот тогда на глаза валькирии и навернулись в последний раз слёзы.
А впервые они полились, когда она, шатаясь, брела по Боргильдову полю, пустому и мёртвому, и всё обрывалось внутри, словно при падении с утёса навстречу льдистой чёрной воде; она брела и звала, надрываясь, кричала, срывая голос, выла раненой волчицей, – но не отозвался никто.
За спинами Хрофта и Райны забубнили голоса – мастер Хенсби отпер наконец дверь.
– Да можно, можно… брат Хефтер, брат, уймитесь, позор и поношение храму…
Отец Дружин кинул последний взгляд на взрезающего тьму коричневокрылого сокола и повернулся.
– Что там, мой добрый Хенсби?
– Великий О́дин, друг великого Хедина, мои тысячекратные извинения, но брат Хефтер, по молодости и горячности бывает невоздержан, алкая лицезрения тебя, алча наполнить очи свои твоим обликом…
– Я не красная девица, пусть лучше вот на неё смотрит, – усмехнулся Старый Хрофт, кивнул на Райну, заносчиво вскинувшую подбородок.
– Великий О́дин, – из-за спины старшего мастера решительно выступил молодой жрец, буйной гривой чёрных волос смахивавший на самого Ракота Восставшего. – Счастье воочию видеть тебя, истинного Бога из числа Древних, столь огромно…
– Не славословь, мастер Хефтер, – перебил О́дин, пристально глядя служителю Хедина в глаза. – Мне возглашали хвалы, но эйнхерии и на званом пиру, и… им было за что благодарить меня. Но и у эйнхериев не шло дальше «Слава Хрофту!» или там «За О́дина пью рог свой!» – простой народ они были, эйнхерии, чего уж там. Так что не стоит, молодой мастер.
Жрец быстро поклонился, щека его лихорадочно подергивалась, пальцы сплетались и расплетались.
– Великий О́дин… ты не откажешь в великой милости говорить с нами, смиренными слугами твоего великого друга, Хедина-Милостивца, Хедина, Познавшего Тьму? Позволишь нам внимать твоим речам и тщательно записывать твои слова, ибо нет более никого, кто собственными очами лицезрел бы все эоны сего мира, от первого мгновения до последнего, протекающего как раз сейчас сквозь нас, проживающих краткие свои жизни?
– Много слов, младший мастер Хефтер, но я никогда не отказывал просящим у меня помощи. Я готов.
– Я приготовлю трапезу, великий О́дин. Быть может, ты желаешь отдохнуть? О, нет, что я, что я несу – ведь боги не устают, ибо совершенны…
– Об этом мы тоже поговорим, – посулил Отец Дружин. – А мы, хоть и совершенны, как ты говоришь, не откажемся ни от отдыха, ни от трапезы.
Старший мастер Хенсби лишь виновато развёл руками.
– Молодо-зелено, великий О́дин. Всё-то им хочется знать, вечно-то им мало написанного в старых книгах, мало священного предания…
– Великий Хедин не почивал на лаврах! – не остался в долгу Хефтер. – Он смело шёл за окоём, за пределы ведомого и дозволенного и потому стал тем, кем стал! Достойно и нам, его смиренным ученикам, идти по его стопам!