И не просит никаких поблажек, никогда. Приличная до невозможности. Поэтому и опасалась я так, что донесёт, не станет скрытничать от руки её кормящей. Это я про Леонтий Петровича.
Она послушала, не перебивая, — усваивала в себя роковую новость.
Говорю:
— Буду тебе часть денежного довольствия добавлять, от себя уже.
Она:
— Не надо, Александра Михайловна, я и так ничего никому не скажу, это не в моих правилах — сплетни разводить. Меня это не касается совершенно, я буду свою работу делать, по возможности добросовестно. И вам никак не стоит на этот счёт беспокоиться.
Я:
— И Паша мой не должен быть в курсе, что я так про детей себе назначила Леонтию Петровичу, ладно?
Она:
— Я поняла, Александра Михайловна. Но только и сама бы никогда разговор такой не завела. Тоже можете быть в этом уверены.
И знаешь, Шуринька, я ей после этих слов её поверила, вот не сойти мне с этого места! И чуток успокоилась, и нервами, и нутром. И вышло всё по уму, в конце концов, как я и ни готовилась к наихудшему.
Разместились на наших старых метрах, Паша уже колясочку заготовил, и всё остальное для ребёночка на пару с Есфирью. Приняли с рук на руки, уложили, спеленали, окружили заботливостью, чистотой и сердечностью. Я же через дорогу стала жить — покормлю и назад. Или сцеживаю на потом и им оставляю на бутылочку с соской.
В общем, наладилось.
А Есфиречка эта милая даже успевала между Пашей, грудничком моим, мною самой, когда грудью кормила и сцеживала излишек, и собственной жизнью приходить и к нам, в дом академиков и дипломатов, убираться и готовить съестное для нашей с Лео семьи.
Золотая она, ей-богу, расчудесная. Не знаю, как бы обошлись без её драгоценного соучастия плюс молчания на предмет нашей секретной договорённости. К тому же оказалась учительницей в прошлом русского языка и литературы в средней школе, избравшая стезю домохозяйки по найму после потери супруга. Видишь, как всё просто объяснилось, вся её деликатная аккуратность и культурное немногословие.
Ставлю покамест точку, Шуринька, и высылаю тебе свой поцелуй самой малой скоростью, по родственной воздушке, чтобы растянуть долёт и насладить нас обеих чудесной взаимностью.
Твоя внучка навсегда,
Шуранька Коллонтай.
Сегодня день всенародных знаний, бабушка, и потому собралась и пишу.
Здравствуй, Шуринька моя!
Три года этих пролетели незаметной птицей, как будто бы не шли они и не летели, а просто сходили на короткую прогулку и вернулись, откуда и вышли.
Извини, что меня так долго не было в твоём сегодняшнем бытии, но просто события и факты так темпераментно накапливались по восходящему склону, что не было духа собраться и дать о себе весточку раньше сегодня.
Спросишь, что же нынче такого, что вдруг пишу ни с того ни с сего?
А оно возникло, и довольно неприятным образом, но об этом потом, ближе к концу, чтобы самою себя лишний раз не тревожить в ходе написания этого моего очередного послания.
Начну с текущих событий.
Продолжаю работать, кем и трудилась всю свою жизнь, и по-прежнему не устаю. Даже больше тебе скажу: с годами тело моё не перестаёт удивлять меня же самою и людей, на него смотрящих, свежестью своей формы и неуклонностью стремления к совершенству линий и поверхности кожного покрова.
Смотри — сейчас мне тридцать шесть и чуть-чуть сверху. Казалось бы, о какой такой красоте и гармонии в таком спелом возрасте для женщины, матери и жены может идти речь. Оказывается, может, и даже очень высокого звучания.
Рождение Мишеньки, про которое тебе от меня хорошо известно, не оставило для сотен глаз, отслеживающих мои натурные и физиологические изменения, ни единого негативного последствия в остатках и следах складок на коже или лишних отложений в самых подозрительных женских местах человеческого организма. Я у них и посейчас прохожу по разряду юных девушек для рисунка, лепки и живописки, они говорят, поискать ещё надо среди всего нашего состава натурщиков и натурщиц схожей грации и соизмеримой со мной статности пропорций.
Тазовая зона у меня после Мишеньки не раздалась вообще, как это бывает у большинства женской части населения Советского Союза, бёдра и между ними абсолютно сохранили прежний просвет треугольника, пальцы рук не утратили длинность и рельефную венозность по кистям, что так обожают выделять художники карандашом, а пальчики ног остаются всё теми же конфетными тянучками, которые хочется потрогать рукой и обжать со всех сторон, пробуя их на игрушечность и упругость.
Что ещё на эту тему?
Ещё такое. Мужики так и кружат, всякие художественные, в основном не наши строгановские, а те, что давно отучились, у каких свои мастерские имеются по большей части, и они давно все члены. Некоторые даже больше, чем простые члены, кто-то в правлениях, кто-то в академиях республиканской и большой, а у кого-то уже имеется давнее лауреатство по одной из наших тематик.
Шуринька, я всегда жила в уверенности, что средний женский возраст завершает своё земное существование в разделе мужских интересов и внимания к нему примерно после лет тридцати. Может, с каким-то небольшим довеском — как раз таким, в каком меня заманил к себе в жизнь мой супруг Леонтий Петрович. И я думала, что это уже самый край и что я, слава богу, туда успела. Дальше, как говорится, только всё хуже будет и безнадёжней. Было на моих глазах, правда, исключение, и это моя покойная мать в своём двуединстве с Пашей. Но там было деваться некуда, в основном ему самому, иначе бы остался ни с чем и на краю личного разрушения, при единственной надежде в виде медали за Прагу и крохотного инвалидного содержания от государства. А на деле, как ты помнишь сама, мечталось ему не о маме, а обо мне, и это лишний раз доказывает справедливость моих слов насчёт судьбы и предназначения женских лет.
Так вот, к чему веду.
Мужики эти бесконечные, как завидят меня, что на позе, что после неё, выискивают любой для себя повод зазвать на позирование в свою творческую берлогу. Сначала говорят, потом думают. Что замужем не замужем — этим даже не интересуются, как будто не собираются делать мне различные побочные варианты и предложения лечь к ним в постель вместо или после работы и оплаты. Говорят иногда такое, что уши дыбом встают от удовольствия и бесчисленных комплиментов. Называют кто богиней, кто Афродитой, а кто нимфой, гетерой или валькирией.
Про трёх предпоследних я выяснила и уже знаю, а про валькирию пока не успела, не в курсе значения этого слова. Кто такая, не знаешь, Шуринька? Это хотя бы похвала или поругание из-за моего отказа идти навстречу их зазывам и недвусмысленным намёкам на недопустимые позы лёжа в кровати. Если откровенно, я уже давно наловчилась вычислять, какие у кого из них намерения в отношении работы со мной. По глазам, улыбкам, по робости, по поеданию своим взором моих форм, по жадности самого взгляда, по незаметному тику лица, по лёгкой трясучке руками, по шевелению воздуха ноздрями и заигрыванию голосом. Причём, как ни странно, у многих художественная страсть ко мне запросто соединяется с мужской, похотливой и неистовой.