Петро протянул вниз указательный палец, заскорузлый и темный, получившийся таким от многолетней экскаваторной жизни, и приманил им щенка. Тот радостно подскочил, забрал бригадиров палец в пасть, весь, целиком, и немножко почмокал в поисках питательного результата. Ничего вкусного в этом не оказалось, тогда он слегка прикусил палец острыми зубками и вопросительно глянул на бугра. Бугор оттаял окончательно:
— Глянь, боится меня, разрешения спрашивает, покусать чтоб. — Он взял кутенка на руки. — Ладно, живи, дохлятина. Кличут-то как щеняру?
— Да я хотел Апрелем назвать, ко дню рождения как бы, первого у меня, — обрадованно доложил начальству Чен. — Первый апрель — никому не верь, нормально?
— Ну, Апрель так Апрель, — добродушно разрешил бугор. — Только чтоб не срал здесь, ну и не пысал нигде тоже. Нигде вообще, в экскаваторе. Считай, как в танке. — Он ухмыльнулся, довольный найденным образом, и добавил: — «Три танкиста и собака» — кино такое было. Они там тоже все разных наций были, как у нас.
— Ты чего, бугор? — искренне удивился Аверьян. — Это ж собака. Какая ж собака где живет гадить будет? — Он сделал на пальцах козу, вытаращил глаза и страшно пошел на бугра с щенком на руках. — А кто насрет тут или еще чего, то мы того порешим, шкуру обдерем, а самого на мясо пустим. Понял?
Щенок часто-часто заморгал, соскочил с бригадировых рук и в испуге забился под кресло. Чен еще раз благодарно подхихикнул в сторону бугра и весело уточнил Аверьянов прогноз:
— И еще на колбасу сготовим. С кашей… Грешневой…
— С какой еще грешневой? — не понял Аверьян. — Под гарнир, что ль?
— А вы, чего, не знаете? — на этот раз удивился Чен. — Это ж корейское блюдо, народное. Самое лучшее из всей еды — ну, когда берут пса лишнего и растят его потом. В убой…
— Зачем в убой? — спросил Аверьян. — В какой убой, в армию, что ли? В резерв?
— Почему в армию? — успокоил бригаду Чен. — В армии своя кормежка есть. А это как для праздника, ну, как деликатес вроде. Вот смотри… — Он подошел к пульту управления, убрал в сторону схему электрических маркировок, забытую наладчиками, и поставил ладонь вертикально на ребро. — Во-первых, не кормят их, кого в убой, неделю почти и пить тоже не дают, чтоб внутренняя кишка совсем очистилась, ну, от говна там разного и вообще. — Он передвинул ладонь чуть правее и поставил ребро по новой. — Потом пить дают много, до отвала, одной воды. Потом она проссытся до конца, и уже кишка тогда станет чистой окончательно и помытой вроде как изнутри. — Он еще подвинул руку и пристукнул ей для пущей убедительности. — Теперь смотри: дают жрать много, кашу грешневую запаривают и мешают со всякой приправой, ну, там острое разное, корейское в основном. А потом, как обычно — лук, чесночок, по вкусу. И дают… — Больше продвигаться Ченовой ладони было некуда, поверхность пульта закончилась, и тогда он стукнул ребром по старому месту, откуда начал объяснять. — Теперь снова смотри: она все сжирает без остатка, потому что наголодалась, и набивает сама себя, кишку в смысле, изнутри, уже чистую. И вот тут, сразу после, пока переварка не пошла, ее в расход пускают, в убой. И всегда по-одинаковому: берут за ноги задние — и головой об стенку. Или об дерево, чтоб наверняка, потому что об стенку — по косой получается и не убить можно тогда. А об дерево — всегда убивается. — Подсобник перевел дух и завершил деликатесное повествование. — Ну а потом все как обычно — разделывают: мясо — на жаркое или рагу, кто как, а колбасу кишковую — пекут и едят, кишка-то сырая была потому что… Вот! — Он по очереди победно посмотрел на бугра, Аверьяна и притихшего Апреля и поставил завершающий в этом деле аккорд — рубанул ладонью прямо в середину пульта. Пришлось как раз по красной кнопке аварийного отключения систем, включая автоматику на трехфазный ввод, силовой, тот, что с фидера.
Вмиг стало темно и тихо. Вырубилось все, что было живого, в смысле — под внешней запиткой. Разом вырубились движки, перестали равномерно-успокаивающе гудеть трансформаторы, затихли магнитные усилители, погасли, остывая, тэны в калорифере, и умолк вентилятор. В тишине раздался голос бугра:
— Что ж ты нам тут, сука, Греландию устроил? А? — Он поднялся в полной темноте, сделал три шага по направлению к двери и взялся за ручку. — Все шакал твой этот… Кишку ему, бля, подавай, с кашей! — Бугор стал осторожно спускаться вниз по металлическим ступенькам. — Ну, чего замер, как идол? Иди давай, фидер врубай, кулинар херов!
В темноте раздался голос Аверьяна:
— Погоди, гречка-то — наш продукт, русский. Почему ее в кишку-то корейскую?
Но, несмотря на временные трудности, носившие разовый, вполне случайный характер, экипаж сжился и быстро, если чего, замирялся под началом строгого бугра. И вообще, все трое, как-никак, были иммигранты, и пусть не в высоком, иностранном, по-старому, значении этого слова, но переезд свой на постоянку каждый из них все же совершил, хоть и не покинув пределов бывшей Родины, а просто переменив ее отдельные части. И все они, так или иначе, оставили насиженные гнезда, не разоренные, но крепко новой жизнью загаженные, разорвали нажитые связи, потеряли кучу добра и прочего имущества, обманулись или были обмануты по деньгам и не собирались возвращаться туда, где когда-то был их дом, никогда больше…
К Новому году они сделали объем вскрышных с перевыполнением, подобравшись к восьмому миллиону кубов. Так уж получилось. Отмечали на месте, в кабине. Апрель был тут же, рядом…
К этому сроку он вытянулся, хорошо округлился на пищевых остатках целого экипажа, с хлебом и супом, и стал окончательно беспородной и ужасно симпатичной лохматой псиной типа кобель с умными послушными глазами, веселым нравом и преданным характером.
Днем он обычно шастал по экскаватору, с первых дней признав железного зверя в качестве охраняемого объекта особой важности, подолгу вынюхивал все углы, но ни разу не позволил себе оставить хоть какую малую метку. Теперь это был его дом, его корабль. Корабль этот плыл медленно и методично, плыл шагами. Вскрышные работы тянулись к югу, вдоль границы разведанного рудного залегания, и тогда бугор клал тормоза на все: тягу, подъем, поворот, включал дополнительно по прожектору, слева и справа, и врубал привод хода. Апрель всегда заранее знал, когда они пошагают. Знал и ждал. И еще он знал, что бугор — главный, и поэтому сразу, начиная с сознательного возраста, который совпал с его появлением на «ЭШ-20/100», признал в нем капитана корабля, а значит — хозяина. Аверьян и Чен были ему просто друзья, друзья по экипажу, а значит — по службе. И бугор знал, что Апрель знал и считал это правильным и законным… Поэтому иногда угощал его кусочком рафинада или чищенной семечкой.
— Ну-ка, Апрелька, служи! Служи за семочку! — Бугор ставил командоконтроллеры по нулям, громадный ковш, наполненный до краев породой, не добравшейся до отвала, зависал над землей, растянутый на тросах подъема и тяги, и пока он, тяжело покачиваясь, постепенно замирал в воздухе, Апрелька успевал выслужить на задних лапах три, а то и четыре семечки, всем видом выражая своему господину полное обожание.