«Улика! Улика! Улика!» — подумал ослепленный Ленчик, и в этот миг сознание его раскололось вместе с подброшенной в воздух «семеркой», Кустодиевым, досками, парфюмерией, лаковыми ботинками и томиком Мандельштама…
Первые пять штук Витек заплатил высококлассному столичному реаниматору сразу после того, как, практически оторвав от операции, посадил его в тачку и привез в Малоярославецкую райбольницу, куда в бессознательном состоянии привезли Ленчика после автокатастрофы. Это было уже на третий день сплошной коматозки, и все это время искали кого-нибудь из родных, ну а самым близким родственником из числа реальных оказался Витек. Врач сделал все, что было в его силах, а это, за такие деньги, надежно означало, что сделал все, чем располагала современная медицина. Травм было восемь, в том числе четыре — несовместимых с жизнью. Правда, за эти же деньги он договорился о перевозке Ленчика в «Бурденко», на машине со спецмигалкой. Это позволило больному, Леониду Ивановичу Кузину, продлить коматозку еще на восемь дней.
Другие пять штук Витек заплатил знаменитому экстрасенсу. Тот с обнадеживающей легкостью взялся за лечение и сократил срок жизни коматозного пациента с восьми дней до шести… Пока убитая горем мама, Эсфирь Моисеевна, набирала по всему Барнаулу денег на авиабилет до Москвы и, так и не набрав на самолет, приехала поездом, Ленчиково тело уже умерло, так и не приходя в сознание…
За очередные пять штук Витек растолкал на Ваганьково могильное пространство между писателем Кавериным, которого пришлось сдвинуть чуть влево, и отъехавшим немного вправо каким-то знаменитым дядькой, каким — он точно не знал, был в них не очень… Выкроенное место Витек узаконил с помощью тех же самых местных вороватых могильных начальников. Вместо похоронного марша джазовый ансамбль с пешеходного Арбата выдал «Summer Time», потому что так однажды пошутил Ленчик, а кто-то это слышал и запомнил.
Остаток Ленчиковой доли из общих, штук около двадцати, перешел к третьей по счету жене из бывших — той, что валютная проститутка. Это произошло по Витьковой ошибке — он в его бабах часто путался — Ленчик имел в виду другую, на случай посадки.
Проститутка осталась недовольна — думала будет больше…
Последние пять штук Витек отдал за поминки в ресторане ЦДРИ. Народу было море: искусствоведы и художники, сценаристы и композиторы, фотографы и диссиденты, спекулянты антиквариатом и коллекционеры оружием, а также: ломщики и проститутки — от низкорублевых до высоковалютных, кидалы и фарцовщики, цеховики и воры в законе, а также: русские и евреи, татары и армяне, хохлы и прибалты, ну и, конечно, полукровки всех сортов — самые шустрые и удачливые, каждый в своем получестном деле, особенно русско-еврейские и евро-армянские…
И всем он был нужен…
Тут же родилась красивая идея скинуться на небольшую часовенку в память Ленчика, и тут же организовали сбор. С поминочного щедрого угара получилось прилично… Даже, можно сказать, неприлично много… Собравший деньги мужчина, тоже вполне приличный, с грустными глазами, исчез тихо и незаметно минут через пятнадцать. Позднее выяснилось, что раньше его никто не знал и никогда не видел…
Про часовенку благополучно забыли… Баня по понедельникам без Ленчика загнулась, Дом кино — тоже… Все потихоньку стали жить дальше, как жили раньше: ломщики — ломать, кидалы — кидать, сценаристы — писать, художники — рисовать, музыканты — играть, воры — воровать, а спекулянты — торговать и наваривать…
И лишь один только Витек-разведчик каждый раз у себя дома, в кругу семьи, принимая ежевечерние сто пятьдесят, стукнет, бывает, кулаком по столу да скажет:
— Это Мандель довел его до могилы… Ебаный Штамп!..
«Молодец все-таки Витька, — в очередной раз подумал Алик и улыбнулся. — Как раскрутился!»
Витька Иванов, бывший его одноклассник и старый друг, самый, в отличие от Алика, что ни на есть русский мужик — добрый, веселый, местами бешеный, но при этом ужасно умный в силу, очевидно, какого-то случайного хромосомного выброса, прибыл на постоянное место жительства в Канаду в позапрошлом году — почти за год до Аликовой эмиграции. Попервоначалу он дуриком очутился в Америке вместе с семьей — по приглашению. В первый же день он надрался так, что, если бы не барабанные перепонки — полилось бы из ушей, а утром, выяснив, что литр «Столичной» здесь стоит пятерку, трехлитровая бутыль «Калифорнийского красного» — три с полтиной, а вполне приличную тачку с работающим кондиционером можно взять долларов за четыреста, незамедлительно принял единовластное решение оставаться. Уже после обеда с упомянутым красным он ехал в Бруклин — на встречу с жуликоватым, судя по голосу, русскоговорящим адвокатом. Настроение было отличным. «Это же теперь вечно можно жить по Стендалю, — с удовлетворением думал он, — пить красное по-черному…»
Добраться до законника он не успел. Блуждая по окраине Бруклина в поисках адреса, он напоролся в одном из переулков на двух чернокожих верзил. На приличном, как ему казалось, английском с небольшой примесью русского жаргонного Витька обратился к ним за помощью по части местной географии и стал совать им бумажку с адресом. Очевидно, одному из негров не понравился Витькин акцент, поэтому он смял и выбросил драгоценную бумажку и взамен, тоже на английском, как показалось Витьке, но уже с примесью лингвистических особенностей местного диалекта, предложил будущему рефьюджи купить у него сломанный зонтик за двадцать баксов. Второй же верзила в это время вынул из-за пояса здоровенный нож, перевернул его по-хитрому, так, что лезвие заторчало особенно страшно, и принялся не спеша вычищать острым кончиком грязь из-под ногтей. Витька, как аналитик высокого класса, расшифровал ситуацию довольно быстро и принял единственно правильное и спасительное, с его точки зрения, решение — со всей силы дал негру с ножом и ногтями в морду, другому — резко сунул коленом в пах и побежал со всей возможной похмельной прытью в противоположном от адвокатского района направлении. Бандюги так удивились, что им и в голову не пришло преследовать чужака. К вечеру семейный совет под председательством Витьки и в его же составе принял решение менять страну иммиграции с Америки на Канаду, где, по слухам, негров было совсем мало, но зато полно китайцев.
— Китаец негру рознь, — глубокомысленно изрек Витька. — И вообще, там экология лучше… — И на следующий день поехал к другому жулику, и тоже в Бруклин. На этот раз обошлось без негров и ножей, и процесс начался…
Еще через год Витькина семья оказалась в Торонто, поселившись в бейсменте на самом краю русского района — Северного Йорка. И вот здесь уже для Витькиного распиздяйства места не осталось совсем. За жилье нужно было платить, сын заканчивал хай скул, а это значит — готовь деньги на высшее образование. К тому времени все, что было накоплено за жизнь, закончилось. Витька тяжело вздохнул и напрягся… Программа, которую он сочинил, подключив к работе полузнакомого бывшего питерского психолога из соседнего бейсмента, касалась медицинского аспекта человеческой деятельности и самым прямым и наглым образом залезала в святая святых взаимосвязи материи и духа, соединяя совершенно непривычным способом исследование причины, терминологию, совершаемые поступки из разумно возможных и принимаемые решения, а как следствие — предлагала практические выводы. Программу приобрел Центр онкологических исследований, сделав Витьке предложение, от которого не отказываются. Еще через неделю обалдевший от привалившей удачи новый иммигрант получил контракт на восемнадцать тысяч в неделю со всеми вытекающими из этого немалыми последствиями. Последствия делились на две неравные части — приятную и не вполне, но терпимую. Приятная часть заключалась в покупке через полгода дома почти за миллион в респектабельном пригороде Ричмонд Хилл и обретении финансовой свободы, а неприятная — в необходимости отработки этой самой свободы на вражеской американской территории, где приходилось отсиживать с понедельника по пятницу и только на уик-энды прилетать домой, в Торонто, к семье.