«Здесь, милая княгиня, я уже с вами, как и обязывался…»
— Нет, это все же невероятно… — прошептала изумленная Ада, вперившись в экран. Она перевела взгляд на дощечку и, последив за рябью на ее поверхности, снова вернула глаза к экрану, на котором быстро-быстро вырисовывались написанные от руки буквы. — Этого просто не может быть…
— Послушайте э-э-э, господин Гоголь, а как же вы пишете на доске-то на этой? Чем? Если вы, насколько я понимаю, кто-то… э-э-э… что-то… вроде пустотелого духа? — Лёва, заметно волнуясь, поднялся из кресла и тут же уронил себя обратно. — Я хочу сказать, вы же не твердый сами, а буквы, смотрю я, вон как ловко вжимаете. Как же это у вас получается?
Тут же по дощечке вновь пробежала рябь, и на экране потекли буквы, складываясь в рукописный текст.
«Весьма справедливый вопрос, Лёва — вы позволите мне вас так именовать? — и я отвечу вам сейчас же. Однако для начала предприму попытку пояснить вам, дорогие мои, некоторую важную для понимания подробность. Я не есть дух, как вы изволили выразиться. Я всего лишь душа, неприкаянно обретающаяся на земле в поисках перехода к вознесенью. К Богу, к отцу нашему. Душа ведь, вы знаете, несовершенна, она ограничена в деяньях и устремленьях своих, она сотворяется духом. Дух же сам, в отличие от нее, вечен, совершенен и несотворим. Душа — вдох, дух — выдох. И вслед за плотской смертию моей в 1852 году душа моя приняла существованье в особо легком теле, невесомом и невидном, однако же сохраняя внутреннюю фигуру, присущую мне же, как и сберегая первостепенные особенности тела. Дух же, и теперь, и всегда, свободен от определимых разумом нашим воплощений. Дух, Лёвушка, вездесущ, он несложно проходит повсюду и столь же незатруднительным становится ему покинуть всякие пределы — оттого и способен он достигать самых вершин мирозданья. Он неизменно беспокоен, он переменчив, он мало в каком месте задерживает себя, и он сотворяет все новые и новые свои определенья. В отличие, опять же от души. Моей, в том числе, да и любой прочей…»
— И нашей с Адкой? — не выдержал Лёва. Он уже успел подвинуть кресло и теперь неотрывно смотрел на экран, считывая рукописный текст. При этом, на какое-то время утратив контроль за собой, он часто-часто сглатывал слюну. Кадык его интенсивно двигался туда-сюда, однако сам он этого не замечал. Ада незаметно пихнула его в бок, кивнув на горло, но Лёва толчка ее не понял и не ощутил, и потому никак не отреагировал.
«От всякой, Лёвушка, определенно от всякой…» — выползли слова на экране.
— Ну допустим, — подала свой голос хранившая все это время молчание Аделина. — Но кто же в таком случае есть человек духовный? И кого можно назвать бездушным? Точнее, бездуховным. Или это, по-вашему, не одно и то же? Что вы на этот счет думаете, Николай Васильевич? — И уставилась в экран. Ноги ее мелко подрагивали. Дрожь, медленно поднимавшаяся снизу, уже достигла сведенных коленей, и Ада почувствовала, как они начинают, словно получая отдачу от неслышного отбойного молотка, так же мелко колотиться друг о друга.
Через непродолжительный промежуток экран ответил новой серией слов.
«Милая Аделина, Ада… могу я вас так называть? — так вот… душа всякого человека, какая долгое время не принимает живительных посланий духа, увядает, и человек такой напрочь лишает себя участья в цельном бытии. Однако, оплодотворясь духом, душа у человека расцветает, раскрывается и зримо улучшается; и сам человек вместе с ней. Духовностью называю я оплодотворенье души духом и извечную тягу ее к вершинам бытия. Бездуховность в разуменье моем являет собой отрыванье души от духа, замыкание способностей ее на единственном занятии всего лишь — обслужить свою телесную оболочку да сберечь достигнутое этой оболочкой материальное благополучие. А ведь вещественные потребности человека рано иль поздно ублаготворятся, лишь духовными исканьями своими человек никогда не пресытится, ибо обогащает тем себя и в самой жизни, и после нее. Сомневаюсь, однако, доходчиво ль изложил я сие, милые мои?»
— Куда ж ясней, Николай Василич, — развел руками Лёва, — нет, серьезно говорю, будто на лекции посидели в обществе «Знание». И все ваши соображения на тему жизнь-смерть-дух-душа понятны, разумеется. Более того, я с этим со всем в принципе согласен. Только я не могу вот никак понять, отчего сами вы, раз уж так все красиво излагаете, зависли тут на земле и не оторвались в положенный срок?
Ада кинула на него бешеный взгляд, но на этот раз Гуглицкий отреагировал довольно спокойно — сделал ей навстречу успокаивающий жест рукой и еще добавил глазами.
На экране тем временем появилась новая порция текста.
«Ждал этого вопроса, конечно же, — как не ждать? Добавлю к сказанному мною следующее, ежели я не утомил вас еще моими нравоучительствами. Потружусь быть кратким, друзья мои.
Вопрос гармонии души и плоти внутри тела имеет вероятные решенья. Плоть владеет душою. Душа владеет плотью как своим оружием. Душа и плоть взаимно увязаны меж собой в нашем теле. На вопрос же о посмертном пребывании души все мы, люди, отвечаем по-разному. Кто толкует про «тот свет», далекий от нас, за морем, на острове, под водою, под землею в аду или же на небе в раю. А кто рисует себе мир, отделенный от идей пространственных, в невероятной по бескрайности своей бездне духовного бытия.
Это я — готовясь к ответу на ваш, Лёвушка, справедливый и верный вопрос. Так вот. Полагаю, что вознесенью моему воспрепятствовало ужасное деяние, каковое имело быть совершенным с телом моим сразу же после плотской моей кончины».
— А что такое? — с нескрываемым интересом спросил Гуглицкий. — Какое деянье? Чье деянье-то?
«Ну, полагаю, не тайна для вас, что голова моя была отделена от моего тела. Это факт общеизвестный. Правда, выяснилось такое лишь 31 мая 1931 года, при вскрытии могилы моей на кладбище Свято-Данилова монастыря…»
— Это про что твоя математичка клиенту рассказывала? — Лёвка кинул быстрый взгляд на жену.
Ада молча кивнула. Потом тихо и как будто обиженно пробормотала:
— Выходит, проститутка знала, а я… педагог… ценитель… знаток и историк литературы… в первый раз об этом слышу… — Ада подняла резко намокшие глаза и развернулась к мужу: — Он же просто лежал в гробу перевернутым на живот, и все, про голову ни слова, ни от кого, никогда. Ну почему я знала только это, а она все остальное, ну как такое могло быть, а, скажи, Лёв?
Гуглицкий, пытаясь неприметно сжаться в комок, осторожно поднес палец к губам и задрал глаза в потолок — тихо, мол, слышит же этот все… Аделина протерла глаза и понятливо кивнула. Было стыдно, но и поздно уже было стыдиться. Она просто стала читать дальше.
«…Так вот, сей факт, сам по себе, был принят к сведению, однако же ни причин, ни даты самого изъятья так никто и не установил, несмотря на многие старанья и властей, и отдельных исторических расследователей. Лишь сам я — душа моя — был свидетелем отделения от тела и последующего выкупа головы».
— Не, ну что за козлы! — не сдержался Лёва и ткнул пальцем в текст, приглашая Адку разделить его негодование. — Зачем им голова от трупа-то?