Надо было чего-то решать. Изначально требовалось, по меньшей мере, наказать Шварцмана за общую подлость, за сотворенную им гнусность и прибавочный, ни на чем не основанный интерес к его, Лёвкиному, законному имуществу. Ну, а еще важнее было воротить месяц селянам, для свету, для радости и для самой жизни под лунным небом. В особенности в рождественскую ночь.
Лёва прицокнул Черепу языком и со значеньем кивнул ему, приложив палец к губам. Тот понимающе посмотрел на хозяина и поднялся со снега, выказывая готовность к любому действию, на какое ему будет указано. Вместе обошли они дом и остановились у ближайшего ко входу окна. Лёва сложил палец крючком и громко постучал костяшкой в стекло. Сам же метнулся в сторону, чтоб стать неприметным, коль глядишь через окно. Внутри возник легкий переполох, хозяйка подскочила к окошку и сделала попытку высмотреть в заоконной тьме постучавшего в стекло. Не найдя никого, пошла отворять, блюдя благоразумную осмотрительность. Откинула дверной крюк и, придерживая ход двери ногою, высунула голову в образовавшуюся щель.
— Кто здесь?
Отзываться Лёва не стал, просто втолкнул хранительницу внутрь и затворил дверь, накинув крюк обратно. Та заорала в голос, и в тот же момент в сени всунулась испуганная голова гостя, какой увел с неба месяц. Гость получил свое тут же и тем же манером, будучи грубою силой впихнут в комнату. Следом за ним туда же влетела подталкиваемая Лёвиными тычками в бока Раиса Захаровна. Она споткнулась об стоящий в дверях мешок с углем и растянулась на дощатом полу. Ладные черевички соскочили с ног ее и улетели к стене. И уже вслед за всеми в хате, попутно стукая когтями по доскам пола, возникнул Череп и, неприятно рыча, принял боевую стойку, переводя грозящий взгляд с гостя на хозяйку.
«Все же нормальные у нее туфельки, — ни с того ни с сего вдруг подумал Лёва, — на невысоком каблуке таком правильном. Резиночка опять же для пожилой ноги. Ровно то, что Прасковья имела в виду». Однако соображенье сие оставил при себе.
— Сядьте и заткнитесь оба, — дивясь собственному спокойствию, суровым голосом изрек он. — Ты, — он указал пальцем на хозяйку, — сейчас замрешь на месте и не станешь мешать никакому моему действию. Это доходчиво? — Та согласно мотнула головой и пошла пунцовыми пятнами по лицу и по пышным обнаженным рукам. — А ты, злодей, — на этот раз он ткнул в Мишку, другим пальцем, — ты сейчас же полетишь обратно и вернешь людям то, что тебе не принадлежит. Такое тоже понятно?
Шварцман исподлобья глянул на незваного подельника и с неохотой подтвердил согласие кивком. Но все же выдавил из себя:
— А не пожалеешь потом, Гуглицкий?
— Сказано тебе, Шварцман, заткнись. А то я карбюратор сейчас у «Тойоты» твоей вырву и останешься тут навечно, с этой своей фанатичной сучкой. — Он снова ткнул пальцем в хранительницу декораций и черепов.
— У меня инжектор, мог бы знать, — процедил сквозь зубы Шварик, — это у «бэхи» твоей карбюратор, наверно, до сих пор говняный стоит.
— Тогда инжектор вырву, — не растерялся Лёва и столь же угрожающе добавил: — Вместе с экономайзером.
— Я всегда знал, что ты скрытый антисемит, — сузив глаза в щелки, почти не открывая рта, в ответ процедил Шварик, — только не думал, что столкнусь с тобой на этой почве.
— Что ты сейчас сказал, Шварик, повтори? — спросил пораженный его словами Лёва и медленно пошел на Шварцмана. В том же направленье двинулся и Череп, максимально оголив клыки, плохо прикрываемые из-за особенности строения шумерских челюстей.
— Ладно, ладно, да слетаю я, слетаю, не вопрос, — быстро согласился Мишка и обнял за горло так и не раскрытый еще мешок с турецким ятаганом. — Ждите, скоро буду… — и направился к печной заслонке.
— Стой! — внезапно выкрикнул Лёва, — стой, где стоишь! — Он приблизился к Мишке и заглянул ему в глаза. Выдержать взгляд Гуглицкого Шварику, однако, не удалось, и он отвел глаза к печке. И тогда Лёва, миг поразмышляв, отдал другой уже приказ обоим негодяям: — Значит, так, слушай сюда, оба слушайте. Вместе полетим — я и ты, — кивнул он Мишке. — И крепить обратно при мне станешь, а крепость я сам проверю, чтоб насмерть прицепил. И чтоб с месяцем не сбежал. А то после ищи тебя свищи, заразу такую. Так ты, кажется, говорил, не запамятовал?
По глазам Швариковым увидал он, что тот не запамятовал, что помнит все и еще больше, чем надо.
— Не выйдет вдвоем, Лёвчик, — вдруг выдал Мишка, — не выдержит тяга двоих нас. Не вытолкнемся из трубы как надо. Самого толчка не хватит изначального. Так что либо я, либо уж сам ты, без меня.
Тут, правду сказать, Лёвку одолело сильное сомненье. Хотя и объяснимое, да только легче от объясненья такого все одно не сделалось. Шварика одного отпустить — опасно, уйдет, негодяйская морда. Самому катапультироваться в темь небесную — боязно и небезопасно. И как там будет и что — неведомо покамест.
Но пришел на выручку Череп, верный помощник и участливый друг, все это время сосредоточенно внимавший словам с той и с другой стороны. Он просто на миг отлучился в сени и вернулся уже не один — с метлой в зубах. Положил ее к ногам хозяина и отвернул взгляд к печке.
Лёва понял.
— А теперь? — ухмыльнулся он, глянув на Шварцмана, — теперь летим уж, надо полагать?
— Да летим, летим, — не скрывая ненависти в глазах своих, через неохоту выдавил из себя Мишка.
— Нет!! — внезапно заорала Раиса Захаровна и бросилась к метле. — Никогда!! Это не ваше, это мое, мое! Она у меня во всех реестрах значится, это вещь чрезвычайной ценности, несравнимо ни с какой другой! Не смейте прикасаться, не троньте, приказываю я вам, сгиньте, сгиньте, пропадите отсюда совсем — оба, оба вы, оба!!!
Так бы орала она и дальше, да только в дело вступил Череп. Выдвинув гиеновую челюсть еще дальше, чем была, глухо урча, он устремил на хранительницу недобрый взгляд и угрожающе двинулся по направленью к ней. Переступал, снова страшным звуком стуча когтями по деревянному половому настилу, словно отбивал последние удары перед броском, и от стука этого даже Лёве сделалось беспокойно на душе: впервые за все годы понял он вдруг, что Череп-то его чистый зверь, не меньше. Лысая часть собачьего черепа, как и у врагини его, принялась медленно наливаться пунцовым, не менее впечатляющим, нежели та, какая незадолго до этого прошла неровными пятнами по рукам и щекам Раисы Захаровны. Та остановилась, будто вкопанная, и задрожала мелко и противно.
— Вот так и держи ее, милый, — в самой одобрительной интонации распорядился Лёва, — и ежели чего, объясни по-простому, за ляжку. — И обратился к Шварцману: — Ну давай, стронулись.
— С этой не туда, — указал на печку Шварик, — не через трубу. С этой туда, — кивнул он через окно на улицу, — сразу вверх и по прямой.
— Да мне хоть по кривой, — пожал плечами Гуглицкий, — ты, главное, свет людям возверни, паскуда. Пошли!
Они вышли в морозную темень: сам он, как был, считай, без ничего, а Мишка в дубленке своей пижонской и ондатре. В руке сжимал горло мешка с месяцем-ятаганом. Он завел метлу себе меж ног и пригласительным жестом указал Лёве обжать его сзади. Тот так и поступил, обхватив Шварцмана руками и сведя кисти замком. Внезапно он почувствовал, как Мишка задрожал, мелко и дергано, но додумать, отчего такое с ним случилось, не успел — они уже оторвались от снежной земли и, стремительно набирая высоту, неслись к месту кражи.