Пять минут Гайдар ходил по кабинету бесцельно. Через пять минут позвонил Ельцин:
– Егор Тимурович, простите. Я не успел позвонить вам и предупредить о своем решении. И не успел посоветоваться с вами.
После этого звонка Гайдар стал расхаживать по кабинету осмысленно. Она шагал полтора часа. Думал, следует ли подать в отставку теперь, когда президент Ельцин через его голову снял с должности одного из его министров-реформаторов. Было совершенно очевидно, что отставкой министра топлива и энергетики дело не кончится. Под давлением коммунистов и «красных директоров», составлявших добрую половину парламента, президент стал сдавать реформаторов, и сдаст всех, включая Гайдара. Но, с другой стороны, до падения правительства оставалось еще какое-то время (как выяснится, пять с половиной месяцев), и за это время Гайдар мог успеть провести некоторые важные для страны реформы: сделать рубль конвертируемым, разделить валюты бывших республик Советского Союза и главное – довести до логического конца либерализацию цен. Пошагав по кабинету полтора часа, Гайдар решил остаться и сделать все, что успеет за отпущенный ему политическими интригами срок.
Всего за полгода до описываемых событий в России существовала советская еще система распределения всех товаров по фиксированным ценам. Полки в магазинах пустовали. На витринах огромными пирамидами были выстроены только жестяные консервные банки с отвратительной на вкус морской капустой. За маслом люди занимали очереди с ночи. Пекарням не из чего было печь хлеб. России требовалось закупить 30–40 миллионов тонн зерна, чтобы избежать голода, но денег на это зерно не было. Только единая энергетическая система страны продолжала снабжать электричеством дома и больницы, впрочем, уже с перебоями, только железные дороги продолжали еще возить пассажиров себе в убыток, и Газпром продолжал еще поставлять газ в дома и котельные, не надеясь когда-нибудь получить за этот газ плату.
Советская плановая экономика агонизировала. Никто больше не хотел работать бесплатно, а государство не имело верной армии, милиции и спецслужб, чтобы заставить людей работать, как это делал Сталин. Государство вообще почти ничего не имело, государство доедало последнее, но мало кому, кроме Гайдара, было известно, что золотовалютные запасы страны можно погрузить в один чемодан, а запасов продовольствия в стране осталось на две недели. Надо было немедленно отпускать цены, чтобы заработала экономика.
2 января 1992 года вступил в силу указ президента Ельцина о либерализации цен. Фактически Россия остановилась в шаге от голода и гражданской войны. Экономика вышла из комы, хотя было еще далеко до того, чтобы она стала на ноги. Цены оставались фиксированными только для газовиков, нефтяников и энергетиков. Фактически газовики и нефтяники спонсировали выздоравливавшую российскую экономику, как больного поддерживают питательными инъекциями. Нефтяники и газовики зарабатывали только на экспортных контрактах, а внутри страны поставляли газ и нефтепродукты себе в убыток.
11 апреля 1992 года правительство Гайдара разрешило газовикам и нефтяникам оставлять 38 % своей валютной выручки на зарубежных счетах. Предполагалось закупать на эти деньги продовольствие, везти в Россию и продавать внутри страны по свободным ценам. Но руководители государственных нефтяных компаний и Газпрома, похоже, восприняли эти 38 % валютной прибыли как подарок себе за то, что в России они продают нефть и газ ниже себестоимости. 19 мая Гайдар обязал Газпром и экспортеров нефти зарегистрировать свои зарубежные счета в Центробанке и отчитываться перед Минфином за движение денег на этих счетах. И вот прошло десять дней, и нефтяники с газовиками съели министра Лопухина, и готовились съесть самого Гайдара. И нельзя было бесконечно надеяться на поддержку Ельцина. И не было никакой поддержки со стороны избирателей, не желавших понимать, что правительство Гайдара спасло их от голода и гражданской войны, зато понимавших, что молоко подорожало вдесятеро.
Гайдар расхаживает по своему кабинету и вспоминает:
– Я совершил политическое самоубийство, когда разморозил цены. Еще в Советском Союзе, еще со времен Новочеркасского восстания, все руководители страны понимали, что либерализация цен неизбежна. Но никто не осмеливался сделать ее, потому что это было политическое самоубийство. Мы сделали, – Гайдар соединяет руки за спиной, как будто ему прямо сейчас предстоит взойти за либерализацию цен на эшафот. – Когда мы разморозили цены, десятки людей, высокопоставленных и информированных, понимавших, что либерализация цен неизбежна, стали, тем не менее, советовать Ельцину отмежеваться от нас. Ельцину советовали говорить, что вот, дескать, его обманули «чикагские мальчики», что теперь повернуть либерализацию вспять уже нельзя, но правительство Гайдара он выгонит за то, что оно ввергло граждан в нищету.
Гайдар ненадолго замолкает; видно, что он до сих пор тронут тем, как Ельцин повел себя.
– Борис Николаевич, – продолжает он, – вместо этого стал ездить по ключевым регионам страны и объяснять, что либерализация цен проведена правильно, в интересах страны и по его указанию.
Эти поездки не были для Ельцина легкими. Он был тогда самым популярным человеком в стране. За него голосовали 90 % избирателей в Москве и родном Екатеринбурге. Он привык видеть у своих ног площади, забитые восторженным народом, который кричал «Ельцин! Ельцин!». Но после либерализации цен он приезжал в Нижний Новгород, шел в продуктовый магазин, и толпа перед магазином проклинала его. Да, в магазине появилась сметана, про которую многие люди даже забыли, как она выглядит. Но сметана подорожала не на пятьдесят процентов, как ожидал Ельцин, и даже не на сто, а в десять раз.
– Почему такая дорогая сметана?! – отчитывал Ельцин нижегородского губернатора Бориса Немцова. – Немедленно снизить цену в пять раз!
– Нельзя, Борис Николаевич, – отвечал Немцов. – Это свободная цена. Это такая свободная цена.
Ельцин, искренне любивший власть и привыкший к всеобщему поклонению, заметно страдал в таких поездках. После одной из них Ельцин вызвал к себе Гайдара и спросил:
– Егор Тимурович, мы сократили военные расходы, мы сократили сельскохозяйственные субсидии, мы сократили расходы на образование, здравоохранение и пенсии. Скажите теперь, где же база нашей политической поддержки?
– У нас нет политической поддержки, – отвечал Гайдар.
На волне народного недовольства размороженными ценами, в парламенте, функцию которого исполнял тогда Съезд народных депутатов, усиливались коммунисты. Все популярнее становились «красные директора» (руководители советских предприятий, члены компартии и сторонники плановой экономики), ничего хорошего от либерализации цен не ожидавшие, поскольку советская плановая система приучила их предприятия выпускать неконкурентоспособную продукцию, отпускать цены на которую бессмысленно. Нефтяников еще можно было уговорить, что свободный рынок, приватизация и реструктуризация отрасли для них выгодны. Нефтяная отрасль была парализована. Газпром же чувствовал себя неплохо. Еще до распада Советского Союза Газпром успел превратиться в эффективную корпорацию-монополиста. И теперь Газпром не хотел утратить это качество. Свой патриотический долг Газпром видел в том, чтобы за бесценок снабжать газом население и промышленность, а свою выгоду Газпром видел в том, чтобы продавать газ на экспорт.