— Мария руки на себя наложить хотела, когда царь ее просьбам не внял. Насилу откачали, едва пеной не изошла.
— Ишь ты, чего удумала!
На миг у Василисы угасло желание, но пальцы были так искусны и так настойчиво исполняли свой маленький танец, что она вновь забылась в истоме.
— Так вот что я хочу тебе предложить, Василиса. Скажи Ивану, что в петлю полезешь, если он тебя замуж не возьмет. Дескать, не можешь более приживалкой быть… пускай даже царской! Не по-христиански это, а каково людям дворовым в глаза смотреть? Стыдно!
— А ежели откажет государь?
— Не откажет, — убежденно заверил Алексей Холмский. — Наш царь Иван Васильевич дюже христолюбив.
* * *
Государь Иван Васильевич уже не мог противостоять обаянию Мелентьевой. За два года, что они прожили вместе, Василиса сумела завладеть не только его телом, но и душой. Многим казалось, что она даже проникла в его мысли. Она походила на придворного вельможу, который, вышагивая по ступеням, поднимается к самым вершинам власти. Ее влияние на государя можно было сравнить с гибким вьюном, стелющимся по земле; сначала оно незаметно, но стоит ему отыскать опору, как растение устремляется вверх, опутывая все вокруг.
Поначалу Василиса довольствовалась правами сенной девицы, затем незаметно переселилась в Светлицу государыни и сейчас пожелала быть царицей, стоять с самодержцем вровень. Возможно, Иван Васильевич прогнал бы ее со двора, но от этого его удерживала необыкновенная страстность Василисы, которая умело впрыскивала капли веселящей молодости в его дряхлеющее тело. Не найти сейчас равной ей девицы даже во всей Московии, что способна была бы растревожить и взволновать угасающую плоть.
День Постного Ивана не предвещал больших перемен, разве только столовое кушание, вопреки обыкновенному, было отложено на целый час. А когда наконец стольники разложили приборы и замерли за спиной в ожидании распоряжений, Василиса возвысила свой голос:
— Государь, стыдно мне невенчаной быть, не по-христиански это. Весь двор надо мной надсмехается… Пальцами в спину показывают. Ежели в супружницы ты меня не возьмешь… удавлюсь я.
Иван Васильевич спокойно выслушал Василису, а потом удивил челядь ответом:
— Так и быть, станешь ты матушкой-государыней. Только ведь наш брак иерархи не признают.
— А мне этого и ненадобно, — покорно отвечала Василиса, — главное, чтобы ты меня своей женой признал.
* * *
Венчался самодержец Иван Васильевич в церкви Усекновения Главы Святого Иоанна Предтечи. Не было обычного торжества, обошелся государь и без прежней щедрой милостыни.
Василиса Степановна ступила во дворец царицей.
Иван Васильевич блаженствовал. Его душа, обреченная на муки, давно не ощущала такой безмятежности. Василиса ублажала государя как умела, щедро расплачиваясь с Иваном за милость. Она одаривала его такими страстными ночами и такими изощренными ласками, каким позавидовали бы гетеры из храмов любви.
Государь рассчитывал дожить остаток дней без печали, довольствуясь созданным уютом и любуясь красавицей-женой. Сыновей бы еще родила Василиса, укрепила бы многократно трон, тогда без боязни можно было бы заглянуть в завтрашний день.
На следующую неделю царь съехал к Охотничьему дворцу.
Вместо дюжины зайцев Иван Васильевич сумел подстрелить только пяток. В тот день они были словно заговоренные, казалось, что даже дробь отлетает от их махоньких тел. Стрельцы едва успевали заряжать пищали и передавать государю, а он, словно отрок, впервые вкусивший огненного зелья, палил в кусты, деревья, воздух.
Однако благодушное настроение государя не сумела испортить даже неудачная охота.
На обратной дороге колесо государевой кареты угодило в расщелину на мосту, и, будь доска более ветхой, искупался бы Иван Васильевич вместе с боярами в темно-зеленой тине Москвы-реки.
Досаду, случившуюся с ним на дороге, царь Иван воспринял как дурную примету.
Задумался малость государь о грядущем дне, но все его сомнения рассеялись туманом, стоило ему увидеть в оконце царицу Василису.
Дожидается женушка в Светлице.
Вместе с надвигающимися сумерками в государя проникло беспокойство, оно-то и подсказало ему, что безмятежность не может продолжаться вечно. Вот развернутся громадины-тучи и зальют его счастье стылой водой.
Беда заглянула к самодержцу в облике сенной девки, которая остановилась у порога государевой горницы, не решаясь переступить. Не приходилось ей бывать в государевых палатах.
— Ну, чего застыла? — хмуро обратился Иван Васильевич к девице, щупая глазами ее тугую фигуру. Не будь у него Василисы, согрешил бы с сенной девицей на твердом сундуке.
— Боязно, батюшка-государь.
— А ты не опасайся, девица, здесь тебя никто тронуть не посмеет. — Государь сидел на скамье и теребил пальцами мохнатую опушку. Вместо золотого кафтана на нем был обычный домашний халат, и сам он сейчас казался куда доступнее многих именитых бояр. — Садись вот сюда и сказывай, чего хотела поведать. Воевода караула сказал, что ты измену во дворце заприметила.
Села девица рядышком и запричитала в голос:
— Ох, измена, батюшка-государь! Ох, измена, и говорить-то боязно!
— Выкладывай, в чем дело, девица.
— Ты здесь в горнице сидишь и ни о чем таком не ведаешь, а над твоей любовью надсмехаются зло.
— Что ты, девка, болтаешь, кто это смеет над царской любовью надсмехаться? — помрачнел Иван Васильевич.
— Произнести страшусь, язык мой немеет.
— Не тяни, девка, говори, а иначе со света белого тебя сживу, — вцепился государь в девичий рукав.
— Я у царицы Василисы Степановны сенной девкой служу…
— Знаю, далее! — терял терпение государь.
— Так вот, Иван Васильевич, как-то государыня велела мне свечи в коридоре загасить. Я при ней была, за рукоделием припозднилась, а когда вышла к лестнице, то увидела мужа статного…
— Вот как!
— …В царицыны покои он пробирался.
— Лжешь, гадина! Запорю! — отпрянул от девицы Иван Васильевич. — Не могла меня Василиса предать.
— Разве я посмела бы, государь, — перепугалась ярости царя девица. — Если бы не любовь к тебе, как к своему родителю, так и сгинула бы в могилу с тайной.
— Ты узнала, кто это был?
— Как же не узнать его, Иван Васильевич, когда каждый божий день во дворце его вижу.
— Так… кто он? Говори!
— Боярин Алексей Холмский, государь.
Покойницкой бледностью упало на лицо самодержца горе, оставив под его глазами темные тени.
— Вот оно как, господи, что же это у меня за судьба такая, если меня всегда предают самые близкие. Часто Холмский у царицы бывает?