Причмокнет государь губами, покачает головой, а потом поинтересуется:
— Государя ублажить желаешь?
Девицы на откровенный государев вопрос обычно потупляли взор и вспыхивали так, как угольки на сильном ветру, и только одна из девиц осмелилась дерзко посмотреть на государя и отвечала уверенно:
— Ежели государь всея Руси моим мужем станет… так отчего же не ублажить?
— А смела-а-а! — по достоинству оценил девицу Иван Васильевич. — Чья ты такая будешь?
— Марфой меня величать. Дочь Собакина Василия, купца новгородского.
— Вот оно что… знаю я вас, Собакиных. У батюшки твоего мошна великая.
— Не бедствуем, государь. Котомка и нищенский посох — это не про нас, — не спешила опускать большущие серые глаза Марфа Собакина.
— Что верно, то верно. Может, твой батюшка побогаче будет, чем государь? — малость насупился самодержец.
— Ты государь всея Руси, хозяин земли русской, а мой батюшка только дюжиной купеческих судов владеет, — наконец опустила глазища девица.
— Умна ты, Марфа, — нестрого заметил государь, — и перед государем своим не умеешь робеть. Хм… а как жениха меня не страшишься?
— Но ведь пока, государь, я даже не невеста, вот как отберешь меня среди многих, тогда и робость одолеет, — призналась Марфа, едва улыбнувшись.
Иван Васильевич отвечать не стал. Махнул дланью и спровадил Собакину из горницы.
— А эта как тебе девица, приглянулась? — повернулся самодержец к Морозову.
Заморгал боярин, не ведая, что ответить Ивану. Всех баб государь награждал имениями, смеясь, кидал им платки на высокую грудь, а Марфе Собакиной досталась только ухмылка. Так и не пожелал разжать царь горсть, в которой прятался платок, расшитый серебряными нитями и унизанный жемчугом.
— Эта девица не самая прекрасная! — принял наконец решение боярин, в безразличии махнув рукой. — Вот Евдокия Богданова Сабурова — та действительно клад! Такие девицы, как она, государь, в росписи крестиком помечены. Всем взяла боярышня — и ликом хороша, и телом сыта.
— Так считаешь, боярин?
— А то как же! — приободрился Морозов, довольный государевым вниманием. — Я ее давеча на дворе повстречал, так она перед остальными девицами как павлин среди кур смотрится.
— Ишь ты!
— И статью удалась, и лик иконописный. А коса до самой щиколотки выросла. Родитель ее тоже из знатной породы, окольничим в Челобитном приказе служил. Воеводы среди Сабуровых были славные, послы разумные. Это тебе, государь, не какой-то там новгородский купчишка, у которого вся честь — мошна да кусок заморского сукна.
— Верно рассуждаешь, боярин, пусть Евдокию Сабурову покличут.
Рынды привели девицу. Замерла красавица у порога, а пройти далее в горницу духу не хватает.
— Что же ты, Евдокия Богданова, в избу не ступишь? — ласково спрашивал царь. — Или боишься меня?
— Как же не страшиться, коли к самому государю пришла? — совсем не робко отвечала девица.
— Царицей желаешь быть?
— Уж настолько велика честь, что как будто даже и не про меня. Мне бы что попроще, Иван Васильевич, — лукаво улыбнулась боярышня.
— Если я для тебя велик, Евдокия, так, может быть, за своего старшего сына отдать? Ему в самый раз, чтобы ожениться. Ивану такая красивая девица, как ты, нужна, чтобы он на других смотреть не смел. А то совсем опаршивел — всех мастериц во дворце перепортил! Ну как, пойдешь за царевича?
— Как же я смею противиться, государь, если ты наказываешь?
— Ишь ты! Так ты еще и умна, — улыбнулся Иван Васильевич. — Кто же тебя такому великому смирению учил, Евдокия? Такие красивые девицы, как ты, строптивы бывают. Кобылиц мне напоминают, не привыкших под седлом ходить.
— Смирению меня батюшка с матушкой учили.
— Вижу, что не прошла даром родительская наука. Добрая жена моему Ваньке достанется, — продолжал шутить Иван Васильевич.
Михаил Морозов, разгадав шутку государя, весело захихикал, жирок, собравшийся под массивным подбородком, задрожал веселым студнем.
— Спасибо, государь-батюшка.
— А теперь давай я тебя расцелую… как свою сноху. Эх, завидую я Ваньке, такая жена ему достанется.
Иван Васильевич поднялся, будто спрыгнул с норовистого коня, и трон, освободившись от царственного седалища, слегка качнулся. Самодержец обхватил девицу за плечи, и она младенцем спряталась в царском кафтане.
— Ой, какие же у тебя губки сладенькие! Поцеловал, будто бы меда липового испил. Чем же наградить такую красавицу? Чего ты еще желаешь, кроме царевича Ивана? Может, тебе именьице подарить?
— Как скажешь, батюшка, ежели пожелаешь, так отказываться не стану, — с улыбкой приняла Евдокия Сабурова игривый тон государя.
— Так и быть, забирай мое именьице Медведево, что под Коломной. Будет где твоему батюшке дни доживать. И вот этот платочек забери, — изловчившись, бросил государь шаль прямо на грудь девице, и она укрылась ею.
После недели смотрин монастырский двор почти обезлюдел. Из многих тысяч государь отобрал двенадцать красавиц, а вечером этого же дня объявил, что присмотрел царицу.
Отцы не скрывали волнения, без конца крестились на маковки соборов и вполголоса читали молитвы. Всем своим видом они напоминали кроликов, запертых в загон кровожадным поваром. А проходящие мимо мужи поглядывали на отцов со злорадством дежурных стольников, которые уже видели зверьков запеченными в печи и не могли дождаться, когда изысканное блюдо на золотых тарелках и в окружении зеленого лука и свежих помидоров будет выставлено на столы.
Девицы тоже заметно волновались, и в ожидании царского приговора в пустых углах монастыря была пролита не одна горькая слеза.
Царя Ивана совсем не заботило томление родителей, не беспокоило настороженное поведение девиц, — государь оставался по-прежнему безмятежен, будто в женихах ходил ближний боярин Михаил Морозов. Царь появлялся во дворе только затем, чтобы в окружении чернецов сходить в церковь помолиться, а на обратном пути ущипнуть за ляжку понравившуюся девицу.
Шел к концу второй день ожидания. Вторые сутки безызвестности.
Глядя на Ивана Васильевича, могло показаться, что он позабыл, для чего в монастырь понагнал со всей России огромное количество девиц и почему каждый из двенадцати папаш, оставшихся в монастыре, посматривал на него с шельмоватой улыбкой, какая свойственна разве что приказчикам на базаре, спихивающим доверчивому покупателю никудышный товар. Каждый из них видел в Иване Васильевиче будущего зятя и примеривался седалищем на лавку в Боярской думе; еще месяц назад никто из них не мог предположить, что винил за непослушание будущую царицу, а в сердцах мог выдрать ее за косы; каждый из них задумывался о том, что после введения дщери в царские терема обязан будет называть ее по имени и отчеству и кланяться дочери так же низенько, как подобает только матушке.