Сам дворец напоминал огромный амфитеатр, где все места были заняты по чину; из окон за голыми бабами и снующими курами подглядывали дворяне и стольники; с крыльца наблюдали мужи познатнее — боярские дети и кравчие; ну а самые именитые держались подле государя. Тайком, стараясь не попасть мужам на глаза, приоткрыв занавесочки, с терема за забавой наблюдали сенные девки и боярышни, которые не желали уступать в веселье остальной челяди и давились смехом, не опасаясь быть услышанными.
Наконец была выловлена последняя курица, и, вырывая птицу друг у друга, уже разодранную, бабы запрятали ее в мешок.
— Эх, доставили вы мне великую радость! На славу распотешили. А теперь бегите титьки прикрывать.
Напоследок царь одарил баб платками из своих рук, а потом, перекрестившись, послал гонца, чтобы стольники готовились к пиршеству.
— Как Марфа? — повернулся Иван к Скуратову.
Григорий Лукьянович уже открыл рот, чтобы произнести: «Бела как смерть!», но вовремя спохватился.
— Хворает, государь, малость… А так во всем крепка. Улыбается даже.
Государевы сани стояли запряженными, кони беспокойно размахивали гривами и нетерпеливо били копытами высохшую землю.
Поезд Иван Васильевич собрал огромадный: в Москву съехались воеводы из ближних городов и дальних волостей, и, словно длиннющей удавкой, Кремль был плотно опоясан заставленными санями.
Иван Васильевич постоял малость, сел в летние нарядные сани.
Свадебные сани, скребя полозьями, потащились вслед за лошадьми, которые никак не желали поддаваться узде и непременно хотели расшибить государя в быстрой дороге. А уже затем, развернувшись огромной гидрой, за государем потянулись сани бояр, а следом за ними в повозках поспешили низшие чины. Тысячи стольников, московских дворян, жильцов и боярских детей окружили государев поезд и, надрывая голос, орали о том, что государь торопится на свадебку.
У дома купца Василия Собакина свадебный поезд притормозил. Развернулась гидра полутораверстовым хвостом и заняла огромным телом многие улочки и переулки, а государевы сани, оставив громоздкое животное за околицей, степенно подкатили к Красному крыльцу. Лишенное венценосной головы, тело гидры словно вздрогнуло, а потом, смиривший с потерей, заполнило веселым смехом и бесшабашной удалью все пространство от Белого до Земляного города.
Купеческий дом переполошился, будто ужалила его гидра, и яд, рассасываясь по палатам, вытравил на двор не только отца с матерью, но и всю челядь.
Каравайники подскочили к государю с хлебом в руках.
— Милости просим, государь-батюшка, все глазки проглядели, тебя дожидаючись.
Отщипнул Иван хлеб и положил за щеку.
— Одарить невесту соболями, — наказал он подбежавшим стольникам.
Три дюжины дворовых слуг, сгибаясь под ношей мягкой рухляди, вошли в дом и разложили шкуры по лавкам.
— Ты бы, государь, отобедал, — попробовал удержать царя Василий Собакин.
Проглотил государь хлеб и отвечал:
— На свадьбе отобедаю. А теперь дочь покличь, Василий Юрьевич.
— Марфа Васильевна! — голосистым соловушкой звал купец дочь. — Выгляни, солнышко, государь приехал.
Из девичьей комнаты, поддерживаемая боярышнями по обе стороны, в сени вошла царевна. Марфа была худа, хворь проглядывала через ее тонкую кожу.
— Господи! — раздался невольный вскрик за спиной государя.
Подвели девицы Марфу Васильевну к царю и отошли в сторонку.
— Бледна ты, голубушка, — голос государя наполнился жалостью. — Выдержишь ли свадебку?
— Век этого дня ждала, Иван Васильевич, так неужто мне несколько часов не выдюжить?
— А теперь, девицы, под руки государыню возьмите… Да побережнее, это вам не охапка поленьев!
Боярышни бережно подхватили Марфу Васильевну под локотки.
Марфа Васильевна села в свадебные сани и утонула в соболиных мехах.
— Погоняй! — распорядился Иван Васильевич.
Санный поезд, подобно огромной гидре, втянул в себя множество щупалец-рукавов — мгновенно опустели переулки и улицы, давая простор праздному люду и прочим зевакам, — распрямился на владимирской дороге и потянулся лентой в сторону Кадашева.
В слободе государя дожидались после обедни.
В гостиную комнату приволокли две дюжины свечей, царское место обили ковром и обложили куницыным мехом, челядь облачилась в золотые кафтаны и принялась ждать.
Дважды с дороги прибегал скороход с вестью о том, что государь на подъезде. Челядь, похватав фонари, выстраивалась в коридорах, но оказалось, что оба раза в Кадашево въезжали царские гости. Лестно было наблюдать малоименитым гостям — дворянам да жильцам, — с каким торжеством встречает их царская челядь. Даже в темных коридорах, где не всегда выставлялись фонари, застыли в почете кравчие, сжимающие в руках витые свечи.
А когда в третий раз примчался гонец и сообщил о том, что государь всего лишь в версте от Кадашева, челядь встретила весть едва ли не равнодушно. Однако на всякий случай дворяне выстроились на крыльце, в коридорах запалили фонари, а каравайщики вышли на порог с хлебом.
На сей раз это был сам царь.
Поддерживаемый по обе стороны боярами, государь всея Руси осторожно сошел с саней. Бояре держали Ивана под локотки и шествовали гуськом по чину, разглядывая бритые затылки старших вельмож. Подле государя молодая краса со снежным ликом. Бухнулась челядь наземь. Так и пролежали, уткнувшись носом в пыль, пока Марфа Васильевна не спряталась в тени рундука Красного крыльца.
Стрельцы, подавив в себе искушение поглазеть на государеву невесту, опускали глаза, а если что и видели, так это длинный шлейф, который несли за Марфой две девчушки осьми лет.
Столы были накрыты, блюда расставлены, и бояре терпеливо дожидались, когда можно будет залить долгое ожидание хмелем.
Четверо стольников уже упились насмерть, и боярин Морозов, в назидание другим, велел наказать их торговой казнью — посрывали с молодцов шапки и отлупили плетьми при народе.
Ближние чины крепились как могли и вместо смородиновой настойки и немецкого портвейна хлебали квас, все более раздувая утробы.
Появление Ивана Васильевича все чины встретили как освобождение от воздержания, все ждали, как через полчаса сядут за столы и обильной трапезой наградят себя за вынужденный пост.
Иван Васильевич прошел в трапезную комнату, сгреб ворох куньих шкурок и, подложив под себя, удобно сел; рядом присела царица.
Бояре расселись починно, затолкав Малюту в самый угол, где жались худородные и дьяки.
Зато Шуйские и Кубенские впереди.
Восседали князья вольготно, отвоевав вокруг себя подпертыми локтями еще целый аршин белой скатерти. За царским застольем можно сполна отыграться над безродными выскочками, что посмели отобрать у потомственных бояр приказы и дворы. Нынче Рюриковичи сидели развалясь, каждый из них занимал столько места, сколько не высиживали трое подьячих.