Если взять все письма в совокупности, постоянное повторение темы смерти и ненависти производило гнетущее впечатление, глупые детские картинки дышали угрозой. Корделия начала понимать, как эта тщательно продуманная программа по запугиванию могла повлиять на чувствительную и ранимую женщину – на любую женщину, если уж на то пошло. Как это могло омрачить ее утро, превратить в кошмар любое рядовое событие вроде посещения почты, появления письма на подносе в коридоре или конверта под дверью. Легче всего было посоветовать жертве злоумышленника спустить эти пасквили в унитаз, как обычный мусор, чем они и являлись. Но в любом обществе все еще жив страх перед силой тайного врага, служащего дьяволу и желающего несчастному погибели. Здесь поработал некто обладавший незаурядным, наводящим ужас умом. И Корделию совсем не радовала мысль о том, что причастный к анонимным письмам человек, вероятно, будет находиться в числе гостей на острове Корси, что за взглядом одного из тех, с кем она встретится за столом, могут скрываться такие злые намерения. Корделия вдруг подумала, что Кларисса Лайл может оказаться права и ей действительно угрожает реальная опасность. Потом она отбросила эту мысль, убедив себя, что записки уже начали действовать и на нее. Убийцы не афишируют своих планов за несколько месяцев. Но разве не бывает исключений? Для души, поглощенной ненавистью, акт убийства мог показаться слишком коротким, слишком мимолетным, чтобы испытать удовлетворение. Есть ли в окружении Клариссы Лайл настолько жестокий враг? Человек, мечтавший сначала насладиться ее страданиями, медленно разрушая ее психику постоянным запугиванием и провокациями, которые погубят ее карьеру, и только потом убить ее?
Корделия вздрогнула. Дневное тепло ушло, ночной воздух, проникающий через открытое окно, даже в этом городском гнездышке нес с собой привкус смерти и резкий запах, присущий осени. Она отложила последнюю записку и закрыла папку. Ей были даны четкие указания: беречь Клариссу Лайл от любых беспокойств и волнений перед субботней постановкой «Герцогини Амальфи» и, если удастся, выяснить, кто отправляет ей письма. Именно это она и постарается сделать.
Когда викторианский Спимут, к удивлению жителей, сменил простые уличные фонари на газовые, обошлось без взрывов и прочих неприятностей. Не нашлось причин у него отказаться и от новой железной дороги. Приняв неизбежное, власти Спимута поступили как в Кембридже и, ко всеобщему неудобству, построили дорогу подальше от города. Очаровательная маленькая станция располагалась всего в четверти мили от статуи королевы Виктории, отмечавшей центр променада. Корделия, выйдя на залитую солнцем улицу с сумкой в одной руке и портативной пишущей машинкой – в другой, обнаружила пеструю вереницу ярко раскрашенных домов, растянувшуюся вдоль отделанной камнем крошечной пристани, за которой виднелся пирс и мерцающее море. Она едва не расстроилась, что ей пора уходить. Здание станции, выкрашенное белой краской, и изогнутая крыша с узорами из кованого железа, тонкими, словно кружево, напомнили ей картинки из летних изданий еженедельного детского журнала, на которых море всегда было голубым, песок – ярко-желтым, солнце изображалось как золотистый шар, а весь этот счастливый чудо-городок обрамлялся железной дорогой. Только миссис Уилкс, самая бедная из ее приемных матерей, покупала ей детские иллюстрированные журналы, и лишь ее Корделия вспоминала с теплотой. Быть может, не просто так подумала она о ней теперь.
На стоянке такси уже выстроилась небольшая очередь, однако Корделия не видела смысла ехать на машине. Дорога шла под гору, и пристань была хорошо видна. Она зашагала вперед, почти забыв о тяжелом багаже, с удовольствием вдыхая аромат нового дня. Маленький городок купался в солнечном свете, ряды однотипных домов в георгианском стиле – простых, скромных, с элегантными фасадами и балконами из кованого железа – казались очаровательными и почти искусственными, а солнце подсвечивало их так ярко, что они становились похожи на театральные декорации. У кромки воды виднелись серые очертания маленького военного корабля, который возвышался над заливом почти неподвижно, как резная детская игрушка. Корделии казалось: стоит протянуть руку – и она достанет его из воды. По мере того как она спускалась по крутой, вымощенной булыжником улице, ряды желтовато-коричневых, розовых и голубых домов оставались позади, как пестрая лужайка над дальними холмами, а ярко раскрашенная статуя королевы Виктории в изысканном платье властно указывала скипетром в направлении общественных туалетов.
И повсюду на тротуарах толпились люди: по широкой улице они стекались рекой на пляж, укладывались загорелыми рядами на зернистый песок, усаживались в мягкие шезлонги, становились в очередь за мороженым, выглядывали из окон автомобилей в поисках места для парковки. Корделия недоумевала, откуда они все взялись в этот будний день в разгар сентября, когда сезон отпусков уже закончился и дети вернулись в школу. Или они все разом решили прогулять работу и школу, воспрянув после осенней спячки из-за внезапно вернувшегося лета, с пятнистыми красными лицами на белых шеях, с открытой грудью и руками, которые совсем недавно прятали от сентябрьских холодов, а теперь снова выставили под лучи сурового осеннего солнца? Весь день был напоен запахом лета, водорослей, разгоряченных тел и пузырящейся краски.
На воде у оживленной маленькой пристани покачивались многочисленные шлюпки и кораблики с опущенными парусами, однако судно с названием «Шируотер», написанным на носу, искать пришлось недолго. Оно оказалось около тридцати футов в длину, с низкой каютой в центре и дощатым сиденьем на корме. Управлял им пожилой, умудренный жизнью моряк. Он сидел на швартовой тумбе на корточках, широко раздвинув тонкие ноги в рыбацких сапогах. На нем был голубой джемпер с эмблемой острова Корси на груди, и он очень напоминал моряка Папая [15] . Завидев Корделию, старик достал трубку из явно беззубого рта. Трубка, как ей показалось, служила больше для того, чтобы создать нужное впечатление, а не расслабиться. Он приложил руку к фуражке и расплылся в улыбке, когда она представилась, но ничего не ответил. Забрав у нее машинку и сумку, затолкал их в каюту, потом повернулся и протянул ей руку. Но Корделия уже запрыгнула на борт и устроилась сзади. Старик вернулся на свой пост на швартовой тумбе, и они принялись ждать.
Через три минуты подъехало такси, из которого вышли женщина и молодой человек. Женщина заплатила за поездку, предварительно поругавшись с водителем, а юноша стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, потом отошел к берегу и уставился в воду. Она подошла к нему, и они вместе зашагали к кораблю: он семенил за ней, как обиженный ребенок. Это, подумала, Корделия, должно быть, Роума Лайл с Саймоном Лессингом, и дама явно не обрадовалась тому, что им пришлось ехать в одном такси. Корделия наблюдала, как женщина, поддерживаемая моряком, взобралась на борт. Внешне она ничем не напоминала свою кузину, если не считать формы верхней губы, и тоже оказалась светловолосой. Но все же она была типичной англосаксонской блондинкой, так что на ярком солнце ее волосы отливали серым. У нее была стильная короткая стрижка, идеально подходящая к форме ее головы; она казалась выше кузины, а в ее движениях чувствовалась уверенность в себе. Но на ее лице с морщинами, которые пролегли по всему лбу и от уголков губ к носу, отражалось какое-то задумчивое неудовольствие, а в глазах сквозило беспокойство. Она была одета в элегантный светло-коричневый брючный костюм, с воротником, отделанным голубой тесьмой, и свитер с высоким горлом в желто-коричневую полоску на голубом фоне. Корделии показалось, что даже для выходного дня этот наряд был чрезмерно щегольским, – возможно, потому, что она надела его с туфлями на высоких каблуках, которые помешали ей с изяществом взойти на судно. Да и цвет диссонировал с ее кожей. Нельзя было не признать, что перед ней стояла женщина, которая любила приодеться, хоть и не умела подобрать одежду, которая была бы ей к лицу и подходила к ситуации. Что касается юноши, то у Корделии едва ли был шанс составить мнение о его модных пристрастиях или о чем-либо еще. Он бросил взгляд на корму, заметил ее, вспыхнул и метнулся в каюту с такой скоростью, что ей стало очевидно: едва ли он внесет лепту в общую атмосферу веселья в предстоящий уик-энд. Мисс Лайл устроилась на носу корабля, а капитан снова вернулся на швартовую тумбу. Они ждали в тишине. Судно мерно покачивалось, отталкиваясь от буфера из старых шин, прикрепленных к каменной пристани, а маленькие лодочки между ними проплывали в открытое море. Через пару минут мисс Лайл крикнула: