Эмброуз произнес:
– Кто-нибудь хочет чаю или кофе? Не знаю, что будет с завтраком. Возможно, вы останетесь голодными, если я ничего не приготовлю, но заверяю вас: в этом вопросе я исключительно компетентен. Кто-нибудь хочет есть?
Никто не признался. Роума задрожала и еще плотнее закуталась в стеганый нейлоновый халат.
– Чай был бы кстати, – заметила она, – причем чем крепче, тем лучше. А потом лично я собираюсь снова лечь спать.
Раздались одобрительные возгласы. Потом заговорил Саймон:
– Я забыл кое-что сказать. Там есть какая-то коробка. Я нащупал ее, когда отпустил тело. Достать?
– Шкатулка с драгоценностями! – Роума словно ожила, и ее желание вернуться в постель, судя по всему, улетучилось.
– Значит, она была у него!
Саймон взволнованно произнес:
– Думаю, это не шкатулка. Она была больше и более гладкая. Наверное, он уронил ее, когда падал.
Эмброуз заколебался.
– Полагаю, следует подождать прибытия полиции. С другой стороны, мне будет любопытно взглянуть, что это, если Саймон не против нырнуть еще раз.
Дрожащий от холода юноша не то что не возражал, а горел желанием вернуться к пруду. Корделия недоумевала, не забыл ли он о теле, лежащем на берегу. Она никогда не видела его таким оживленным, с лихорадочным блеском в глазах. Вероятно, так он реагировал на то, что стал центром всеобщего внимания.
Айво сказал:
– Думаю, я смогу сдержать любопытство. Я собираюсь обратно в кровать. Если чай заварят позже, я буду благодарен тому, кто занесет мне чашечку. – Он ушел, ни на кого не посмотрев.
Роуму же явно больше не мучили ни головная боль, ни усталость. Они вернулись к пруду. Бледнеющая луна словно была соткана из прозрачной материи, небо пронизывали первые лучи солнца. Над водой висел неплотный туман и чувствовалась осенняя сырость. Без холодного очарования луны и ощущения ирреальности, которое создает лунный свет, лежащее на берегу пруда тело тут же приобрело человеческий вид и теперь выглядело как-то нелепо. Кожа на левой щеке, прижатой к камням, натянулась, и глаз приоткрылся, так что возникало впечатление, будто он косится на них с иронией, словно намекая, что ему все известно. Из открытого рта вытекла струйка слюны, перемешанной с кровью, и засохла на покрытом щетиной подбородке. Влажная одежда как будто бы села и стала ему маловата, а вода тонким ручейком все еще сбегала с его брюк и медленно стекала в пруд. В изменчивом свете первых солнечных лучей Корделии казалось, что это утекает его жизненная сила – незаметно и без всяких препятствий. Она спросила:
– Разве мы не можем его хотя бы чем-то накрыть?
– Разумеется. – Тут же проявил заботливость Эмброуз. – Вы не могли бы принести что-нибудь из дома, Корделия? Скатерть, простыню, полотенце или даже пиджак подойдет. Уверен, вы что-нибудь найдете.
Роума повернулась к нему и резко произнесла:
– С какой стати отправлять Корделию? Почему на нее ложатся все поручения в этом доме? Ей никто не платит за то, чтобы она исполняла ваши приказы. Корделия не ваша прислуга. А вот Мунтер таковым являлся.
Эмброуз взглянул на нее как на неразумного ребенка, которому впервые в жизни удалось сказать что-то стоящее.
– Вы совершенно правы. Я схожу сам, – спокойно произнес он.
Но Роума, разъярившись, не собиралась успокаиваться.
– Мунтер был вашим слугой, а вы даже не можете заставить себя сказать, что вам жаль. Вам ведь все равно, правда? Вам нет никакого дела ни до него, ни до Клариссы. Ничто вас не трогает, пока вы чувствуете себя хорошо и не скучаете. Вы не произнесли ни слова сожаления с тех пор, как мы нашли его тело. Да кто вы такой, скажите на милость? Ваш дед сколотил состояние на таблетках для печени и лекарстве от колик. Так что мифическая принадлежность к касте избранных не может служить обоснованием такого нечеловеческого поведения.
На секунду Эмброуз застыл, два красных полумесяца появились на его гладких щеках, но потом так же быстро исчезли, оставив лишь мертвенную бледность. Его тон почти не изменился.
– Единственное человеческое поведение, на которое я могу ориентироваться, – это мое собственное. Я буду скорбеть по Мунтеру в другое время и в другом месте. Едва ли уместно оплакивать его сейчас. Однако если отсутствие прощальных речей действительно огорчает вас, я могу изобразить шекспировского принца Хела. «О! Старый друг! Неужто в этой плоти не могла остаться капля жизни? Прощай, мой бедный Джек, едва ль судьба могла пощадить человека достойнее тебя». И если вас это немного утешит: я предпочел бы обнаружить на дне этого пруда любого из вас за исключением одного, вместо того чтобы потерять Карла Мунтера. Но вы правы насчет Корделии. Люди так и норовят воспользоваться чужой добротой и рассудительностью.
После того как он ушел, воцарилась смущенная тишина. Роума, лицо которой покрылось пятнами, а подбородок сморщился от гнева, стояла в стороне от остальных. Она была похожа на агрессивного упрямого ребенка, который сознает, что сказал нечто ужасное, но тем не менее доволен произведенным эффектом.
Вдруг она повернулась и заявила:
– По крайней мере мне удалось вызвать у нашего хозяина человеческие эмоции. Теперь мы знаем, как он к нам относится. Насколько я понимаю, из всех нас на привилегированном положении находится одна Корделия – именно ее Эмброуз не хотел бы обнаружить мертвой на дне своего пруда. Даже он, судя по всему, не в силах устоять перед хорошеньким личиком.
Сэр Джордж опустил глаза на водяные лилии.
– Он расстроен. В конце концов, это естественно. Сейчас не лучшее время ссориться.
Корделия почувствовала, что должна что-то сказать, но не смогла придумать ничего подходящего и промолчала. Ее озадачил выпад Роумы, который едва ли был связан с тем, что она переживала за нее или питала к ней симпатию. Быть может, подумала она, это такое выражение женской солидарности или возмущения мужской самонадеянностью. Но в глубине души она подозревала, что, скорее, таким образом Роума дала выход накопившемуся страху и нервному напряжению. Какова бы ни была причина, результат оказался весьма интересен. К тому же Эмброуз проявил удивительную начитанность, процитировав отрывок из первой части «Генриха IV». Объяснялось ли это тем, что он просто любил Шекспира, или же недавно заглядывал в посвященный Шекспиру раздел словаря цитат издательства «Пингвин»?
На каменных ступенях послышались шаги Эмброуза. Он нес сложенную скатерть с красным шахматным рисунком. Под их пристальными взглядами он встряхнул ее и аккуратно накрыл тело. Корделия подумала, что едва ли это самое подходящее покрывало из тех, что были в доме, которое могло послужить временным саваном. Эмброуз опустился на колени и подоткнул края под тело, как будто хотел уложить усопшего поудобнее. Все продолжали молчать. Потом сэр Джордж повернулся к Саймону и произнес:
– Давай, мой мальчик. Займись делом.