– Да, я все им рассказала.
– Я практически носом чую их воодушевление. И это понятно. Если вы не лжете, не ошибаетесь или не сошли с ума, то их ждет нечто весьма приятное. Повышение по службе маячит перед ними как святой Грааль. Они еще не арестовали меня, как видите. Ситуация сложилась весьма необычная и требует большого такта и осторожности. Они не будут торопиться. Полагаю, сейчас они все еще проверяют крышку люка и пытаются понять, могла ли она захлопнуться случайно и могли ли вы услышать, как закрылись задвижки. В конце концов, вернувшись сюда вчера ночью в состоянии какого-то волнения, как мне показалось, они обнаружили, что крышка закрыта, но не заперта. И, думаю, они едва ли смогут снять хорошие отпечатки с засовов. А вы?
Вдруг Корделия почувствовала, как ее охватил страшный всепоглощающий гнев, почти космический по своей силе, словно хрупкое женское тело могло стать средоточием ярости всех несчастных жертв, которых лишили бесценного дара жизни.
– Вы убили его и пытались убить меня. Меня! – закричала она. – И даже не с целью самозащиты. Даже не из ненависти. Моя жизнь стоила меньше, чем ваш комфорт, ваши владения, ваш частный мирок. Моя жизнь!
Он ответил совершенно спокойно:
– Если вы действительно так считаете, то ваше негодование оправданно. Но видите ли, Корделия, я говорю вам, и говорил полиции, что этого не было. Это неправда. Никто не пытался вас убить. Никто не закрывал засовы. Когда вы добрались до люка, он был закрыт. Вы приподняли крышку – достаточно высоко, чтобы спуститься к Саймону, – но не откинули полностью. Вы сами закрыли за собой эту дверь. Либо так, либо вы просто открыли крышку наполовину и она случайно упала. Вы были в ужасе, вы замерзли и устали. У вас не хватило сил поднять ее.
– А как на счет мотива? Как насчет фотографии в «Кроникл»?
– Какая фотография? Вы поступили неблагоразумно, когда оставили ее в сумке на столе в кабинете. Досадная промашка в свете вашего беспокойства за Саймона, которая сыграла мне на руку. Не говорите, что вы еще не обнаружили пропажу.
– Полиция допрашивает женщину, которая дала ее мне. Они узнают, что у меня действительно была вырезка из газеты. И начнут искать еще один экземпляр.
– И им крупно повезет, если они его найдут. А даже если и найдут и по прошествии четырех лет он сохранит четкость, как тот, что разыскали вы, я все равно смогу защитить себя. Очевидно, что где-то в Англии у меня есть двойник. Или это вообще приезжий. Допустим, где-то в мире у меня есть двойник. Это так необычно? Найти настоящие доказательства того, что я был в Соединенном Королевстве в 1977 году, становится все сложнее с каждым месяцем. Через год или около того даже Кларисса была бы уже мне не страшна. И даже если они смогут доказать, что я был здесь, это не делает меня убийцей или пособником убийцы. Саймон Лессинг покончил жизнь самоубийством, и именно он, а не я, убил Клариссу. Он рассказал мне всю правду, прежде чем исчезнуть. Он раскроил ей череп, в порыве ненависти и отвращения превратил ее лицо в кровавое месиво, а потом сбежал через окно в ванной. А вчера вечером, не в силах больше мириться с тем, что совершил, и последствиями своего поступка, попытался наложить на себя руки. Несмотря на ваши героические попытки спасти его, ему это удалось. К счастью, он не забрал с собой вас. Я не имею к этому никакого отношения. Такова моя версия, Корделия, и никакие сфабрикованные обвинения не помогут вам ее опровергнуть.
– С какой стати мне что-то сфабриковывать? Зачем мне лгать?
– Такой же вопрос задали и полицейские. Мне пришлось ответить, что юные особы славятся богатым воображением, а вам к тому же пришлось пережить здесь действительно неприятные моменты… Я добавил, что вы владеете детективным агентством, которое – простите, если я сужу, опираясь на внешние источники, – отнюдь не процветает. Вам пришлось бы потратить целое состояние, чтобы получить такую известность, которую принесло бы вам это дело в случае суда.
– Вряд ли кто-то мечтает о такой известности. Это полный провал.
– О, я не стал бы расстраиваться по этому поводу. Вы проявили удивительную смелость и сообразительность. Ваше чувство долга, вероятно, заставляет вас задаваться вопросом, как это воспримет бедный Джордж Ральстон. Думаю, Джордж решит, что вы достойно отработали свой гонорар. Если вы будете упорствовать, – добавил он, – это будет противостоянием в виде моего слова против вашего. Саймон мертв. Уже ничто не может его взволновать. А нам обоим это неудобно.
Неужели он думал, что это не приходило ей в голову, когда она размышляла о долгих месяцах ожидания, о допросах, изматывающем суде, внимательных взглядах, вердикте, в котором ее могли навечно заклеймить позором как лжеца или, того хуже, – истеричкой, помешанной на желании получить известность? Она сказала:
– Знаю. Но я и не очень привыкла к удобствам.
Значит, он решил бороться. Даже наблюдая за тем, как она спаслась вчера вечером, он, должно быть, планировал, строил планы, оттачивал свою ложь. Он использует свое мастерство, репутацию, знания, ум по максимуму. Он будет защищать свое частное королевство до последнего вздоха. Корделия подняла на него глаза и заметила, что он едва заметно улыбается, торжествуя в своей спокойной, почти триумфальной уверенности. Он уже ликовал, потому что ему удалось развеять скуку, и трепетал в предвкушении успеха. Он обратится к самым известным юристам. Это будет его битва, и он не уступит ни дюйма ни сейчас, ни потом.
А если он добьется успеха, как он будет жить, помня о том, что совершил? Довольно легко. Так же легко, как жила Кларисса, помня о смерти Викки, как сэр Джордж – с чувством вины из-за Карла Блайта. Не обязательно верить в таинство покаяния, чтобы найти предлог справиться с чувством вины. У нее в ходу свои уловки, он придумает свои. И разве так необычно то, что случилось с ним? В какой-то точке земного шара каждую минуту каждого дня какой-то мужчина или женщина вдруг оказываются перед лицом непреодолимого соблазна. На Эмброуза Горринджа такая ситуация повлияла не лучшим образом. Но что он мог противопоставить своему естеству, чтобы найти в себе силы устоять? Вероятно, если по собственной воле долго живешь вдали от людских забот, от людской жизни со всей ее нечистоплотностью, то по собственной воле отказываешься и от людской жалости.
Она сказала:
– Пожалуйста, оставьте меня. Я хочу, чтобы вы ушли.
Но он не пошевелился. Через мгновение она услышала его кроткий и тихий голос:
– Простите, Корделия. Мне жаль. – А потом, словно впервые увидел женщину в форме, добавил: – Ваш первый визит на остров Корси не был таким приятным, как я надеялся. Жаль, что не вышло иначе. Пожалуйста, простите меня.
Корделия знала, что это единственное признание, которое он когда-либо сделает. С юридической точки зрения оно не имело никакой силы и никогда не сможет послужить доказательством. Но она верила, почти вопреки самой себе, что он говорил искренне.
Она наблюдала, как Горриндж быстрым шагом направился к замку. На пороге появился главный инспектор Гроган и обозначил свое желание пообщаться с ним. Не говоря ни слова, они вместе вошли внутрь.