Заперто.
Черт! Он потянул еще раз. Дверь не сдвинулась.
Он посмотрел на белую пластину с сенсором у двери и прижал к ней указательный палец. Индикатор несколько секунд помигал желтым, потом погас, и зажглась красная лампочка. Йоханнес знал: это означает, что устройство не распознало отпечаток пальца, но все равно снова потянул за ручку. Заперто. Он проиграл. Он опустился на колени перед дверью. В тот же миг в комнате раздался голос Гейра Голдсруда:
– Прости, Йоханнес.
Голос доносился из динамика под потолком. Он был спокойным, почти утешительным.
– Это наша работа, Йоханнес. Если бы мы прекращали делать ее каждый раз, когда кто-то угрожает нашим семьям, в Норвегии не осталось бы ни одного тюремного надзирателя. Расслабься, мы сейчас придем и заберем тебя. Ты сам просунешь пистолет через решетку, Йоханнес, или хочешь, чтобы мы сначала напустили газу?
Йоханнес поднял глаза на камеру наблюдения. Видят ли они отчаяние на его лице? Или облегчение? Облегчение оттого, что здесь все закончилось, но жизнь все равно будет продолжаться, как и раньше. Почти как раньше. Теперь ему вряд ли доверят мыть полы на втором этаже.
Он протолкнул позолоченный пистолет между прутьями решетки, потом лег на пол, сложил руки за головой и скрючился, как оса, только что совершившая свой последний и единственный укус. Но когда он закрыл глаза, то не услышал воя гиен, он был не в самолете и не направлялся к вершине Килиманджаро. Он по-прежнему был нигде и по-прежнему жив. Он был здесь.
Стрелка часов только что перевалила за половину восьмого, и на парковку перед Гостюрьмой хлынул утренний дождь.
– Это был всего лишь вопрос времени, – сказал Арильд Франк, придерживая дверь в раздевалку. – Те, кто одурманивает себя, – слабохарактерные люди. Я знаю, что это несовременный подход, но, поверь мне, я их немало повидал.
– До тех пор, пока он ставит свою подпись, мне все равно. – Эйнар Харнес собирался войти, но вынужден был посторониться, выпуская на улицу трех надзирателей. – Сегодня вечером я и сам собирался отпраздновать это несколькими бокалами одурманивающих средств.
– О, тебе так хорошо платят?
– Когда я увидел ваш автомобиль, то понял, что мне надо просить об увеличении гонорара. – Харнес с усмешкой кивнул в сторону «порше-кайена» на стоянке. – Я назвал это «надбавкой за грязь», а Нестор сказал…
– Тише! – Франк рукой преградил Харнесу путь, выпуская на улицу других сотрудников тюрьмы.
Большинство из них сменили форму на гражданскую одежду, хотя у некоторых не хватило времени переодеться: они так спешили домой после ночной смены, что бежали к оставленным на стоянке машинам прямо в зеленой форме сотрудников Гостюрьмы. Харнес заметил острый взгляд человека, набросившего поверх формы длинное пальто. Он автоматически вспомнил, что уже видел это лицо раньше, и оно было связано в его памяти с Гостюрьмой – вот как часто он сюда приходил в последнее время. И хотя сам он не мог связать какое-либо имя с увиденным лицом, он был совершенно уверен, что тот человек вспомнил его имя: адвокат с сомнительной репутацией, который время от времени фигурирует в газетах в связи с таким же сомнительными делами. Возможно, тот человек, как и другие сотрудники тюрьмы, задумывается, что так часто делает этот адвокат у черного входа в Гостюрьму. И то, что они могли услышать, как он упоминает Нестора, вряд ли упрощало ситуацию…
Они прошли через все двери и добрались до лестницы на второй этаж.
Нестор сказал, что признание им необходимо получить сегодня. Если расследование в отношении Ингве Морсанда не будет немедленно прекращено, то скоро откроются вещи, которые сделают признание Сонни менее достоверным. Откуда у Нестора такие сведения, Харнес не знал, да и не хотел знать.
Кабинет начальника тюрьмы был, естественно, самым большим в здании, но зато из кабинета помощника начальника открывался вид на мечеть и район Экебергосен. Кабинет располагался в конце коридора и был украшен безобразными картинами молодой художницы, известной своей любовью к изображению цветов и рассказами о собственном либидо во всех газетах.
Франк нажал на клавишу пульта и приказал привести заключенного из камеры 317 в свой кабинет.
– Миллион двести, – сказал он.
– Готов поклясться, что половину суммы стоит значок «Порше» на капоте, – ответил Харнес.
– А вторая половина точно идет государству в качестве всевозможных пошлин. И в этом случае я говорю о государстве с маленькой буквы.
Франк вздохнул и уселся в офисное кресло с удивительно высокой спинкой. Трон, подумал Харнес.
– А знаете что? – произнес Франк. – По-моему, это неплохо. Покупатели «Порше», черт возьми, обязаны делать свой взнос в общую кассу.
В дверь постучали.
– Да! – прокричал Франк.
Вошел надзиратель с фуражкой под мышкой и нехотя отсалютовал. Харнес иногда задумывался, как Франку удалось заставить подчиненных использовать военные приветственные ритуалы на современном предприятии. И какие другие правила им пришлось принять.
– Ну, Голдсруд?
– Я собираюсь домой, но сначала решил выяснить, есть ли у вас вопросы по рапорту о дежурстве ночной смены.
– Я до него еще не дошел. Там что-то важное? Ты ведь не просто так зашел.
– Не очень важное, но попытка бегства. Если это можно так назвать.
Франк сложил ладони и улыбнулся:
– Меня радует, что заключенные проявляют инициативу и желание внести свою лепту в общее дело. Кто и как?
– Йоханнес Халден из камеры двести…
– Двести тридцать восемь. Старик? Что, правда?
– Он где-то раздобыл подобие пистолета. Вот как начудил. Я просто хотел сказать, что все было не так драматично, как может показаться из рапорта. Если вы хотите услышать мое мнение, то мягкого наказания будет вполне достаточно. Он много лет прекрасно работал у нас и…
– Потратить время на то, чтобы завоевать доверие человека, если ты собираешься застать его врасплох, – умно. Может быть, он именно так и поступил?
– Ну…
– Ты хочешь сказать, что позволил обмануть себя, Голдсруд? И докуда он добрался?
Харнес немного сочувствовал надзирателю, который провел указательным пальцем по вспотевшей верхней губе. Он всегда немного сочувствовал людям, у которых дело было плохо. Он легко мог представить себя на их месте.
– До шлюза. Но несмотря на то, что у него был пистолет, реальной опасности, что он пройдет мимо охраны, не существовало. На будке охранников пуленепробиваемое стекло и бойницы, и…
– Спасибо за информацию, но, вообще-то, я сам рисовал проект этой тюрьмы, Голдсруд. И я понимаю, что ты испытываешь слабость к этому типу, с которым, я боюсь, ты слишком часто фамильярничал. Я больше ничего не скажу, пока не прочитаю рапорт, но подготовь свою смену к тому, что у меня будут серьезные вопросы. Что касается Халдена, то мы не можем быть мягкими. Наши клиенты готовы воспользоваться любым проявлением слабости. Понятно?