– Мама, – хохотала Лара. – А кто, по-твоему, их наделяет этими ногами?
– У меня масса версий, – отмахивалась Полина. – Некачественная еда, кривая наследственность и, наконец, хирурги…
– Да, – говорила Лара. – Я насчет хирургов думала. Конечно, эта вытяжка – на полгода инвалидность, но… Мама, даже не начинай. Я просто тебя дразню. Я бы на это пошла, если бы имелась возможность потом переделать, как было. Но поскольку нельзя – я остаюсь со своими ногами!
Мать была довольна, и Лара сейчас тоже. Как психолог она могла сказать, что для женщины главное – нравиться самой себе. Но она такой чуши не скажет. Она может нравиться себе, может не нравиться, Алексею это безразлично. Если он ее допустит в свое пространство, то самое главное для нее – не стать помехой. Ни в чем. Не раздражать его ни видом, ни действиями, ни словами. Ей что, стереть себя ради него? Это унижение? Нет, конечно. Тень из нее все равно не получится. Если она ему помешает, то просто уйдет, ей будет что переживать самой. И у нее хватит вкуса и чувства меры не сотрясать воздух даже беззвучными воплями: «За счастье нужно бороться». Счастье выбирает кого хочет. У него нет правила: борцы за меня без очереди.
Краситься она не стала. Чуть провела по лицу пуховкой с рассыпчатой пудрой. Помада – гигиеническая. Надела синий пуховик с капюшоном, вышла из дома, села в машину и сказала себе: «Будь что будет». Она приехала к дому Алексея довольно поздно и, набирая номер квартиры по домофону, закусила губу от страха. Все вроде бы продумала и рассчитала, но сейчас стало совершенно ясно: если он не откроет, это беда. Ее беда. Она считала, что умеет справляться с бедами, потому что настоящей беды не знала.
Он ничего не сказал по домофону. Просто открыл дверь. Она перевела дыхание и пошла на его этаж по лестнице медленно, справляясь с нервным ознобом. Положение у них неравное – это ежу понятно. Она идет, возможно, к своему приговору. А он волен казнить ее и миловать. Нет, он, конечно, не хочет ни казнить, ни миловать. Он просто как интеллигентный, прямолинейный и резкий человек может сразу сказать: «Прости, не смог по телефону. Мы не будем больше встречаться. Я же говорил: мне это не нужно. Да и тебе тоже». Она реально слышала именно эти слова, произнесенные его голосом. Она в который раз думала о своем предчувствии беды и о том, что когда-нибудь она должна случиться. Возможно, сейчас. Вероятно, сейчас.
Дверь его квартиры была открыта. Он ждал ее у порога. Лара быстро и жадно взглянула на него. Похудел, лицо потемнело как будто. Но… Боже, какой же он родной! Никто из них не произнес ни слова. Он молча закрыл дверь, молча снял ее пуховик, потом тщательно выбранное платье, потом все остальное… Лара видела его и себя как будто со стороны. Она, обнаженная, стоит босиком посреди прихожей и почему-то расплетает косу. Чтоб ничего не осталось связанного, завязанного, скрытого от него. Алексей стоял перед ней на коленях. Он целовал ее ноги, бедра, низ живота, прижимался лицом к ее телу, вдыхал запах… и было совершенно ясно, что он не прячется от горя, что он не просто соскучился по женщине. Он зависит от нее, быть может, больше, чем она от него. И потом, в спальне, слов было тоже очень мало. Блаженство стало таким острым, почти болезненным, они отдыхали коротко и возвращались друг к другу… Лара провела ладонью по его взмокшему лбу и подумала: «Вот и повезло мне, когда не ждала. Я стала его проблемой». Он, пытаясь контролировать себя в самом пылу, чтобы не причинить ей боли, думал почти с отчаянием: «Вот тебе и ерунда про две половинки. Без нее – я инвалид».
Поздно ночью они пришли на кухню. Он натянул джинсы на голое тело, она – его рубашку. Пили кофе. Он достал большую коробку с очень вкусным печеньем, пирожками с разной начинкой.
– Ты это привез? – с удивлением спросила Лара.
– Да. Лена собрала. Там рядом с домом есть маленький магазин с выпечкой. Мы все ее любим. Мама тоже любила.
Их взгляды встретились. Столько вопросов она могла задать, если бы они оба были проще. Не задала ни одного. Он сам ответил на один.
– Я не спал с женой. Хотя раньше это у нас было. Сейчас… Не потому что горе. А потому что – ты. Она так и поняла. Спросила: «Кто она?»
И опять Лара не спросила, что он ответил. И насколько важным был их разговор. Эта тема – тяжелая. Ее не поднять. Понятно, что он с женой не разведется. Она осталась с его отцом. Она в принципе посвятила свою жизнь его родителям. Такая преданность ему…
– Наверное, папа долго не проживет, – вдруг сказал Алексей. – Он намного старше мамы. На двадцать пять лет. При ней он хорошо держался, даже тогда, когда заболел. Сейчас он глубокий старик и жить не хочет.
– Это ужасно, – пробормотала Лара. – Но такое состояние проходит со временем…
– У отца не пройдет. Поэтому он отдал мне мамины бумаги, письма, все, что она считала важным хранить… И сказал мне правду, которую они собирались от меня скрывать всегда.
– Что? – У Лары вдруг сильно забилось сердце. Ей показалось, что лучше бы он ей этого не говорил. Что сейчас что-то на них обрушится.
– Я – не родной им сын. Извини, давай не будем об этом.
– Я все же спрошу. Разве это что-то меняет сейчас?
– Меняет. Папа не знает, что я давно в курсе. Мама мне рассказала, когда они с отцом начали болеть. Она – верующая. Считала это наказанием. В общем, длинная история. Раз уж зашла речь, скажу тебе, что мы встретились у твоего дома не случайно. Я ехал вообще-то к вам в квартиру. Хотел познакомиться с твоей соседкой. Кое-что уточнить. Но потом появилась ты, тогда не было случая поговорить с этой соседкой, да и не хотелось тебя во все это вмешивать.
– Что за соседка? – спросила Лара, чувствуя, что у нее стали холодными не только руки и ноги, но даже кожа на лице.
– Марина Демидова.
– Ты все же с ней поговорил?
– Да, позвонил потом… Мало что прояснилось. Мне нужно было узнать у нее об одном человеке… Потом узнал сам.
– Когда ты приехал? – спросила Лара.
– Три дня назад.
– Три дня назад Марину убили. Зарезали. Ты об этом знаешь?
– Нет, – ровно сказал Алексей. – Откуда я мог это узнать.
Ночь закончилась. Утро нагло и беспощадно заглядывало в окно между занавесками, суетилось, подгоняя ветром мелкий снег. Лара смотрела на метель, и ей казалось, что она рисует белое лицо трагического клоуна, который растягивает в улыбке нарисованный длинный рот и плачет при этом.
Сергей утром встретился с Виталиком, помощником, который передал ему кое-какие документы, назвал сумму, в какую они ему обошлись.
– Жук этот хмыреныш, начальник паспортного стола. Сначала вообще выделывался, кнопки нажимал, грозил охраной и полицией, говорил, что предаст меня суду за ложный донос, шантаж и вымогательство. Я ему тихо так: «Слушай, – говорю – ты, педрила, можешь сразу подавать по поводу сексуальных домогательств. Я твои дела уголовные прочитал. Ох, чую ты с отсидки вернулся не девушкой».