– Как вы о нем узнали?
– Генка рассказал. – И, видя недоумение в глазах Светланы, пояснил: – Зять мой бывший. Вдовец то бишь. Только не очень долго он вдовствовал, как оказалось. Паскуда… Кира позвонил ему и наорал. Потом я еще матерком по этой гниде прошелся. Он и рассказал про какие-то улики. И выдал нам адрес, где этот хренов папарацци живет.
– И вы поехали к нему?
– Поехали, только не доехали. Во дворе покрутились, понаблюдали. У него, у мужика этого, гости в квартире были, народец, окно нараспашку. Шум, гам. Не поймешь, то ли двое гутарят, то ли толпа. Чуть до песен дело не дошло. И чего нам там было делать? С пьяной рожей какой разговор?
– Вы уехали и?
– Сюда приехали, поели, спать легли. Кира все еще приставал ко мне: зачем, мол, дед, тебе этот мужик дался? А я не сказал ему, что хочу у него лично спросить, каким это он образом сумел убедить ментов, что моя дочка сама в петлю полезла?!
– Кирилл не знал ничего?
– Нет.
– А его отец адрес фотографа сообщил без подробностей?
– Да. Просто сказал, что есть свидетель, о котором мне неизвестно было ничего. Фотограф. Мол, из его показаний и сделали вывод. И все. Адрес дал, мы поехали. Там пьянка. Вернулись сюда. Спать легли.
И тут дед внезапно смолк, будто онемел внезапно. А руки еще плотнее прижали белый лист бумаги, на котором Копылов отчетливо увидел слова, написанные шариковой авторучкой, и решил, что это записка. И записка эта может быть написана только рукой Кирилла. Кто еще может рассылать корреспонденцию в этой глуши?
– Если вы вместе легли спать, почему проснулись порознь? – заметила Светлана несостыковку в словах хозяина дома. – Его же нет! Или он в доме? Кири-и-илл! Отзови-ись! Нет его, Иван Митрофанович. Нет. Куда подевался ваш внук?
Дед тяжело глянул на Свету. И гости тут же обнаружили, что в глазах у пожилого дядьки блестят слезы. И губы дрожат, хотя и сжимаются в тонкую линию. И столько боли во всем этом было, что Копылову сделалось неловко. Деду и так с лихвой хватило бед. Теперь еще и это. Что Кирилл что-то натворил, кажется, даже сам дед не сомневался.
– Вы простите нас, Иван Митрофанович, – неожиданно проговорил Копылов. – Я верю вам. И хочу быть откровенным до конца. Мы не просто сюда приехали нервы вам мотать. Мы…
– Папарацци убили? – скорее констатировал, чем спросил Иван Митрофанович.
Копылов со Светланой стремительно переглянулись и тут же по молчаливому согласию решили до поры не открывать всей правды.
– Да, – проговорила она. – Как вы думаете, кто бы это мог быть?
– Это не Кирилл!! – взревел вдруг дед.
К нему, как по волшебству, вернулась легкость движений и энергия. Он вскочил на ноги и навис над ними, как гризли, готовый защищать свое детище. Громадные кулаки, упершиеся в записку, были раза в два больше кулаков Копылова.
– Я этого не говорила, – спокойно произнесла Света, закидывая ногу на ногу. – Я просто спросила: как вы думаете, кто бы это мог быть?
– Алкаши, – с присвистом выдохнул Иван Митрофанович, тяжело роняя себя обратно на стул. – Там гулянка шла вовсю. Дым коромыслом. Мы-то при чем?
Его руки подрагивали, когда принялись разглаживать записку, скорее всего, от внука.
И Копылов решился.
– Что он написал, когда вернулся?
– Что?!
Дед вздрогнул так, будто кто ударил его по спине железным прутом, тут же, как от боли, сморщил крупное лицо. И вдруг плечи его задрожали, и через мгновение глубокие морщины начало заливать слезами.
– Он не убивал… Это не он… Он никогда не смог бы… Это не он… – всхлипывал он, комкая записку. – Не могу доказать, но это не он. Вот! Вот что он пишет!
«Дед, я уезжаю. Прости, что все так вышло. Если придут из полиции, знай, я никого не убивал. Когда я туда вошел, все уже произошло. Прости. Скоро позвоню. Купи мобильник».
Копылов прочел записку четыре раза. Осмотрел бумагу. Обычная бумага для принтера. Интересно, где он мог ее взять среди ночи?
Так, что получается…
Кирилл лег спать вместе с дедом. Потом, дождавшись, когда дед уснет, встал, оделся и уехал. Так, стоп!
– У Кирилла есть машина?
– Нет. – Грубые ладони скользили по лицу пожилого человека, вытирая слезы. – Генка обещал купить к осени. Но теперь уж и не знаю. Они поссорились.
– Поссорились? – воскликнула Света.
– Точнее – подрались.
– Подрались?! – еще больше удивилась она.
– Вернее, это Кирилл его приложил. За вранье. За то, что притворялся столько лет холостым перед сыном. А у самого уже давно семья и дети. Кира его и уложил. Моя кровь! – не без тайной гордости подытожил Иван Митрофанович. Но тут же спохватился: – Но он не убийца!
– Так как он добрался до города? – спросил Копылов.
– А потом обратно? – добавила Света и помотала в воздухе запиской, которую после Копылова внимательно прочла. – Получается, он уехал, посетил нашего общего знакомого, обнаружил его мертвым, вернулся обратно, впопыхах написал вам записку и…
– И удрал, – закончил за нее Копылов, мысленно нахваливая ее за умную логичную речь.
– Как-то он передвигался! И, судя по всему, очень стремительно, раз успел столько рейсов совершить, – это снова Светлана.
– Обычно он ездит на междугороднем автобусе. Тут ходит каждый час туда и обратно, – задумался дед, ероша густую седую шевелюру. И тут же воскликнул: – Но это днем!
– А ночью автобусы не ходят? – Света вопросительно глянула на Копылова.
Он чуть не фыркнул. Можно подумать, он знает расписание всех междугородних рейсов! Вовремя спохватился. Он же мечтал о домике на берегу озера. И о летней ночи, где он прикрывал ее голые плечи одеялом. И в этих мечтах не было места возмущенному фырканью и раздражению.
«Работать надо над характером, надо работать», – прозвучал в ушах насмешливый Степкин совет.
– Ночью автобусы не ходят? – переадресовал Копылов вопрос Ивану Митрофановичу.
– Нет, – тот пошкрябал подбородок. – Попуток много. Можно поймать. Едут и в одну, и в другую стороны. Трасса очень оживленная.
Стало быть, Кирилл уехал в город на попутке. И вернулся так же. Мог еще поймать…
– Такси? Это вряд ли! – забеспокоился с чего-то дед.
И Копылов даже догадывался, чего тот нервничает.
Если таксист вспомнит Кирилла, он вспомнит, куда его отвозил. Ночью не так много клиентов. И также вспомнит, в каком состоянии был парень. Возбужден ли был, нервничал или, наоборот, был спокоен. А если таксист его дожидался, то тут вообще все могло быть просто отлично. Если парень вернулся из квартиры фотографа в чистой одежде, значит, он к убийству никакого отношения не имеет. А если его одежда была забрызгана кровью, что, скорее всего, могло случиться в результате ударов, полученных жертвой, то тут все понятно. И на руки следовало посмотреть. Если жертву били руками и ногами, то костяшки пальцев должны быть сбиты.