– Элла? – прохрипел Родди, в полубреду приняв первую девочку за свою сестру. Это сон?
– No, signor, Agnese [42] , – улыбнулась та. – Иди, поешь.
Родди вышел на свет и от неожиданности зажмурился, словно ему явились два ангела. В корзине нашлось холодное мясо, сыр, хлеб, бутылка молодого вина и гроздь винограда. Чтобы принести ему снедь, детям наверняка пришлось выйти из дому еще затемно.
Девочки молча смотрели, как пировал Родди, и при этом отказывались от всего, что он им протягивал. Потом одна из них подозвала его поближе и показала пальчиком вниз, на долину.
– Vieni a casa, mezze notte, vieni? [43]
Когда сгустились сумерки, Родди спустился в долину и прошмыгнул в хлев, где коровы ожидали утреннюю дойку. Он провел ночь в яслях, зарывшись в солому. Разумеется, с первыми лучами солнца он потихоньку покинул хлев и скрывался в лесу, пока не стемнело, и только тогда опять вернулся в коровник.
Родди так и не увидел других членов семьи и общался лишь с двумя сестричками, которые пытались обучить его местному наречию. Однажды утром он оцепенел, услышав страшное слово Tedeshi – немцы. Весь день Родди провел настороже, готовый нырнуть в пещеру при первых звуках облавы. Вероятно, кто-то выдал беглеца.
Мысль о том, что его поймают и вернут в лагерь или, того хуже, расстреляют, после того как столько людей проявили к нему щедрость и отзывчивость, наполнила Родди отчаянием, однако окрестный покой ничто не нарушало, и с наступлением темноты он вновь возвратился в свою колючую постель в коровнике. Там его встретил высокий мужчина, который в радостном волнении простер к нему руки.
– Americano amici, Inghilterra, Americano… Tedeshi… kaput, vieni… amice! [44]
Из полумрака выступила вперед женщина, и Родди увидел, что она улыбается, как и мужчина. Его привели в дом и усадили за стол. Горели свечи, в воздухе витал аромат жареного мяса. Из полупонятного набора слов Родди сумел разобрать, что союзные войска наконец-то осуществили прорыв. Враг отброшен на север и продолжает отступать, американская армия совсем близко. Лица крестьян светились неподдельным счастьем. Liberazione! [45]
– Ты свободен. – Девочка, напоминавшая ему Эллу, широко улыбнулась. – Ты свободен!
Если бы все было так просто… Да, немецкие части отступили, но в каждой деревне еще остались коллаборационисты и местная жандармерия. Пока непонятно, кому можно доверять. Тем не менее атмосфера изменилась. Повсюду гордо реяли итальянские флаги.
Родди не хотел показываться на людях, поэтому двигался параллельно дороге под прикрытием леса, пока однажды не увидел вдалеке армейский джип.
Родди выскочил из зарослей и замахал руками, привлекая к себе внимание.
– Стойте! Стойте!
Его обыскали – вдруг шпион. Офицерское звание и личный номер Родди убедили всех в том, что он свой. Ему выдали гимнастерку и настоящие сигареты. Как выяснилось, в джипе ехал британский разведывательный отряд, задачей которого было проверить, нет ли на пути засад. Военные записали данные Родди и координаты места, где жили итальянцы, давшие ему приют. Он получил приказ возвращаться туда и ждать дальнейших распоряжений.
Родди, вынужденный долго скрываться, испытал настоящее облегчение. Английские сигареты – настоящее сокровище – он отдал хозяевам фермы. Теперь он отработает свой долг – будет помогать крестьянам в поле. У него есть время побриться, привести себя в порядок, написать домой.
Две недели спустя Родди получил письмо из Рима с предписанием обратиться в Проверочный комитет союзных войск с просьбой о репатриации. Казалось бы, Родди должен радоваться предстоящему возвращению, однако ему отчего-то было не по себе. Война не закончилась, враг не повержен. Как же он может уехать в Штаты? В любом случае он напишет отцу Фрэнку и сообщит, что сдержал обещание. Для него, Родди, война еще продолжается.
Многочисленная толпа в Соборном дворе наблюдала, как мощные лучи прожекторов осветили «Трех Дев» – шпили Личфилдского собора. Светомаскировка была отменена. Война подходила к концу, однако Элла по-прежнему пребывала в оцепенении. Она безразлично плелась мимо людей, высыпавших на тротуары, чтобы принять участие в уличных празднествах. Глядя на оркестры, марширующие по мостовой, и развешанные флаги, она не испытывала радости. Чуть поодаль прыгала и показывала ручкой на прожекторы Клэр. Селеста и Арчи, провожавшие друзей, увели девочку с собой, оставив Эллу наедине с ее мыслями.
Личфилд был залит светом. Родной город Эллы вместе с ней пережил и хорошие времена, и плохие. Она всегда испытывала нежную привязанность к его мощеным улочкам и соборным шпилям, однако сейчас ею владела опустошенность. Письмо из министерства ВВС уничтожило последнюю надежду на возвращение Энтони.
Ввиду истечения срока давности и отсутствия известий о Вашем супруге, майоре авиации Э. Д.К. Харкорте, числящемся пропавшим без вести и удостоенном креста «За летные боевые заслуги», с прискорбием вынуждены признать его погибшим и считать формальной датой смерти 10 декабря 1943 года.
Она официально стала вдовой, так же, как ее мать много лет назад. Как странно – история повторяется в другом поколении. Жизнь безрадостна и пуста. По крайней мере, во время войны нужно было что-то делать, бороться, совместными усилиями обеспечивать более-менее нормальные условия детям. А что теперь?
Она обнаружила, что опять бредет вокруг собора, смотрит на него усталым, оценивающим взглядом. Это здание с высокими куполами, горгульями и медными табличками на стенах никогда ее не разочаровывало. В отличие от более величественных храмов, Личфилдский собор, уютный, душевный, немного таинственный, – важная часть ее юности.
Элла опустилась на скамью. Ей бы выплакать все свои потери, но здесь, среди оживленно переговаривающихся людей, для этого не место. Она заставила себя подняться и направилась в заднюю часть собора, к приделу Богородицы. При виде «Спящих детей» в ее глазах мелькнула искорка радости. Вопреки всему, этот образ вновь тронул сердце Эллы, только теперь она смотрела на него глазами не подростка, а женщины, понесшей утрату и охваченной смятением.
Взор профессионального художника скользил по очертаниям скульптуры, следил за плавными изгибами, наслаждался безупречностью линий. Элла остановила взгляд на уголке матраса: он казался таким натуральным, таким мягким, что на него хотелось прилечь. Однако ей известно, что, создавая этот шедевр, сэр Фрэнсис Чентри оставил свою метку, умышленный дефект: необработанный кусочек мрамора под ногой ребенка, как напоминание о том, что это лишь несовершенное творение человеческих рук. Какая прекрасная скульптура… Неудивительно, что, будучи выставлена впервые, она произвела огромное впечатление на публику.