После периода отдаления наступил этап отторжения. Дошло до того, что жена вешала трубку, когда он звонил. Даже когда хотел сообщить, что благополучно долетел до Вашингтона. А однажды ночью он приехал поездом из Варшавы, так как самолет приземлился в аэропорту Окенче, и обнаружил, что ему постелено на диване в столовой. Он даже не смог поцеловать спящую Илонку, поскольку жена положила ее в спальне. Это чтобы он окончательно понял, что в этом доме его никто уже не ждет.
Она не хотела утром вставать вместе с ним. Для мужчины, пожалуй, это самое очевидное доказательство отторжения. Наиболее уязвляющее и унижающее. Даже в их первую брачную ночь то, что они вместе проснутся, радовало его даже больше, чем то, что они заснут вместе. Спать с ним она прекратила очень давно. Избегала его прикосновений, точно он был прокаженный. Даже когда они еще спали на одной кровати, она заворачивалась в одеяло и отодвигалась от него как можно дальше. Он никак не мог с этим смириться. Какими были их интимные отношения? Не ему судить, но, похоже, ей было хорошо. Даже очень. Она сама говорила ему. А до отдаления – так он это определял – у них был уже большой стаж, и с каждым годом им было все лучше друг с другом. Не так, как у других пар, когда желание после неконтролируемого взрыва в начальный период связи через год или два сменяется скукой, прерываемой редкими минутами упоения, после которых остается несытость, усиливаемая воспоминаниями и тоской по «начальной фазе». У них было все наоборот. Они медленно познавали друг друга и отбрасывали стыд. И к воспоминаниям о «начале» оба уже не хотели возвращаться. Еще и поэтому он так болезненно воспринимал отторжение.
Тогда он тоже замкнулся в своей скорлупе. После полугода такой жизни они напоминали постояльцев гостиницы, вынужденных вопреки желанию жить в одном номере. По утрам каждый вставал с отдельной кровати, встречаясь в ванной или в кухне, они расставались на целый день, чтобы вечером, не глядя друг на друга, промолчать положенные несколько часов. Она, сидя в кресле, щелкала телевизионным пультом, меняя программы, он на диване, обложенный книгами и заметками, заставлял себя читать. Потом она вставала, отправлялась в ванную и без пожелания спокойной ночи уходила в спальню. А он ежевечерне чувствовал, как умирает их любовь.
Временами, когда это становилось невыносимым, они сталкивались своими скорлупами, подобно бильярдным шарам, в очередном громком скандале, после которого вновь на несколько недель воцарялась тишина. Он остался один – со своей работой. Только там он еще что-то значил.
Год назад его пригласили на месяц на семинар в Стокгольм. Наибольшие достижения в нейробиохимии после американцев у шведов. Только американцы умеют превратить свои успехи – нейропептиды неизменно являются горячей темой, поскольку касаются также вагин, пенисов, клиторов и эрекции, – в заголовки и в «Ньюсуик», и в самых презренных бульварных газетах, о которых все говорят с пренебрежением и которые уже через полчаса после выхода замусоривают улицы. Шведы же публикуют результаты исследований в уважаемых научных журналах, их не купишь в кассах супермаркетов, а читают их коллеги из Нобелевского комитета. Именно швед Милее Херкенхам обнаружил рецепторы опиата марихуаны в мозге крыс. Впоследствии было подтверждено их наличие также и у людей. Если бы это открыл американец, его протащили бы по всем телеканалам от Атлантического до Тихого океана, а потом, вполне возможно, – если бы он был достаточно привлекателен либо исправил свою внешность с помощью чудодейственного ботокса, – он получил бы свое ток-шоу. Лучше всего в субботу и лучше всего ночное, чтобы до двадцати трех часов не развращать американскую молодежь разговорами о марихуане. Впрочем, американская молодежь и так не смотрела бы его программу, потому что в это время она веселится в ночных клубах уже после косячка марихуаны, выкуренного в машине, и глотает с первой выпивкой таблетки экстази, а хорошо за полночь втягивает кокаин с досуха отполированной поверхности раковины в туалете.
Блажею не хотелось ехать в июле в Стокгольм. Он отказался. Он не собирался так надолго уезжать из дому – главным образом из-за Илонки. Но в середине июня Сильвия объявила ему, что уезжает отдыхать к родителям в Горлице и забирает с собой Илонку. Причем она «предпочла бы поехать без него». Ее родителям пока незачем знать, «что их брак превратился в жалкую фикцию».
Но он вовсе так не считал. Он верил, что они снова сблизятся. Что переждут фазу резкого охлаждения. Что им удастся все выяснить. Обсудить. Найти какой-то компромисс. Убедить. Попросить прощения. И в ответ услышать точно такую же просьбу. Обещать, что все изменится. Услышать ее обещание. Убедить себя, убедить друг друга, убрать развалины того, что они разрушили, и начать снова. Вспомнить утраченную близость. Далеко от дома, в чужом городе, без спешки и будничного быта осторожно все забыть и опять сблизиться.
Он объявил в институте, что берет неиспользованный отпуск и в течение двух месяцев ему можно не звонить. Для большинства сотрудников это было «невероятное, сногсшибательное известие», которое две недели обсуждали в курилке и институтской столовой.
Он хотел провести это время только с Сильвией и Илонкой. А когда сказал об этом, Сильвия грубо высмеяла его.
– Ах, какая небывалая, героическая жертва с твоей стороны! Ты же терпеть не можешь отпусков, – язвительно бросила она. – Уж лучше подготовь очередную публикацию, напиши несколько отзывов на диссертации, слетай раза три в Вашингтон или Токио, а главное, ты можешь вообще не возвращаться на ночь домой. Как же твоя фирма, на которой ты женат, переживет столь долгую разлуку с тобой?
Однако он не поддался на провокацию. Он стал объяснять ей. Причем старался не оправдываться. Только спокойно объяснял. Он вечно в чем-то оправдывался перед ней, а она воспринимала это как признание вины. Она не слушала его. Пока он говорил, она подготавливала ответы, в которых не было никаких аргументов, одни претензии. Трудно переубедить человека, который свято убежден, что хлопчатобумажные розовые трусы лучше всего сохнут на батарее с большим числом секций, установленной перпендикулярно экватору. От такой аргументации можно только бежать, но убежать не удается. От такой аргументации обычно убегают по кругу и всегда возвращаются в исходную точку.
Он смирился. Вышел из квартиры. Даже не хлопнул дверью. Спокойно дошел до паркинга, сел в машину. Злости он не чувствовал. Лишь безразличие. После этого скандала он впервые провел ночь в институте, спал на полу.
Утром он позвонил в Стокгольм и сказал, что все-таки приедет. В институте с облегчением вздохнули.
Пересуды утихли. В начале июля он отвез Сильвию с дочкой на вокзал и даже руки на прощание ей не поцеловал. Домой он теперь возвращался поздними вечерами только для того, чтобы прослушать автоответчик. Он знал, что Сильвия никогда не «унизится» и не позвонит ему в институт. Но домой она тоже не звонила. В середине июля он полетел в Стокгольм. Поселился в отеле в центре города. Каждое утро организаторы семинара высылали специальный автобус, который собирал участников из разных гостиниц и доставлял их в корпус Аррениуса на территории кампуса, где размещаются факультеты химии, биологии и генетики.