«Ничего, привыкнут»,– подумал он, развязав галстук и бросив его через голову на кровать.
Он перешел в кухню, включил радиоприемник и поставил чайник на огонь. Взглянул на отрывной календарь, висящий на двери. На нем все еще был листок с позавчерашней датой. Марцин оторвал его. Среда, одиннадцатое сентября. Потом, захватив стул, прошел в кладовку и открыл большую запыленную картонку, стоящую на верхней полке. Из-под маминых книжек он извлек флюоресцирующую Божью Матерь, завернутую в вышитый платок. В эллиптическом плексигласовом футляре, заполненном прозрачной жидкостью, находилась фигурка Божьей Матери с Младенцем Иисусом на руках. Лицо у Божьей Матери было как после неудачного лифтинга, а башмачки на ногах Младенца здорово смахивали на адидасовские кроссовки. Марцин несколько раз сильно встряхнул футляр, со дна поднялись крохотные хлопья белого пластика, долженствующие изображать снежинки. Сама фигурка была покрыта фосфоресцирующей краской и в темноте светилась. «Астрономический китч», – подумал Марцин. Такое вряд ли найдешь на лотках торговцев подобным барахлом, стоящих вдоль дороги, что ведет к монастырю в Ченстохове. Видимо, на лотках во французском Лурде торгуют околорелигиозным хламом самого низкого разбора. Для соответствия истинному ярмарочному идеалу не хватало одного – позолоченного ключика в спине у Божьей Матери, которым заводился бы музыкальный механизм, играющий церковное песнопение.
Тем не менее этот поразительный образчик безвкусицы был исключительно близок ему. В каком-то даже высоком смысле. Но вовсе не потому, что, как утверждала Секеркова, фигурку эту освятил какой-то епископ из Кракова. Главное, она ассоциировалась у него с исполненными покоя и тишины вечерами и ночами в течение многих лет.
Читая книгу или газету, ожидая, когда мама заснет, он сидел в кухне напротив открытой двери в ее комнату и время от времени бросал взгляд в темный дверной проем. И когда замечал слабое голубоватое люминесцентное свечение фигурки на ночном столике, это означало, что мама погасила ночник и читает вечернюю молитву. Он дожидался, когда свечение вокруг фигурки становилось слабым, невидимым глазу, входил на цыпочках в комнату и проверял, укрыта ли мама одеялом. Убедившись, что она спит, он возвращался в кухню, выключал свет и шел к себе в спальню. После смерти мамы он еще долгие недели, когда одиноко сидел в кухне, внезапно на миг поднимал глаза от книги и автоматически поворачивал голову, высматривая за дверью голубоватое свечение. Длилось это обычно какую-то долю секунды. Провал в памяти и проблеск надежды, что, может…
Но как-то он встал, вошел в мамину комнату и спрятал фигурку в ящик ночного столика. А через несколько недель завернул ее в платок, сложил вместе с другими мамиными вещами в картонную коробку и отнес в кладовку.
А сейчас поставил ее на подоконник за занавеской. Потом достал сотовый телефон, набрал номер Секерковои и с трудом – он давно уже думал, когда же наконец кто-то догадается упростить эту операцию, – стал выстукивать эсэмэску.
Пани Доброспава, хорошо, что у Вас во дворе стоит мачта GSM. Благодаря этому мои пожелания по случаю дня рождения окажутся не очень запоздалыми. Я желаю Вам всего самого лучшего. Только сегодня я выпью за Ваше здоровье.
P. S. Божью Матерь из Лурда я достал из коробки. Она стоит на подоконнике, чтобы Вы могли видеть ее, когда будете проходить мимо моего дома.
Он верил, что Секеркова сумеет сложить вместе три эсэмэски, на которые его сотовый разделил (когда-нибудь он все-таки узнает, какому гению идиотизма пришла идея так поступать) набранный и отосланный текст. И он засмеялся, представив, как Секеркова ковыляет по деревне и вдруг лезет в глубокий карман черной юбки, чтобы из-под четок, молитвенника, зажигалки и пачки сигарет извлечь мобильник. Работай он в отделе рекламы оператора мобильной связи, он бы развесил такую фотографию на биллбордах по всей Польше с подписью: «Жизнь слишком коротка, чтобы не разговаривать».
Марцин возвратился в кухню. Нарезал хлеб для бутербродов. А когда полез в холодильник за маслом, изменил решение. Нет! Сегодня он не развернет пакетик с бутербродами с паштетом! Когда на башне костела пробьет двенадцать, он пройдет к хранительнице и пригласит ее на обед, или, как это сейчас называется, на ленч. Он войдет к ней в кабинет, поцелует ей руку и скажет: «Пани Мира, вчера вы доставили мне неожиданную радость. Я уже давно позабыл, как приятно получать подарки. А вы преподнесли мне сразу два подарка. Потому что фраза, где говорится, что наши кружки соприкасаются… Быть может, у вас найдется время и вы примете мое приглашение на ленч? В час мы могли бы выйти в город и зайти в итальянский ресторанчик возле книжного магазина. А к двум часам вернулись бы в музей».
Он будет смотреть ей прямо в глаза. И даже если при этом покраснеет, все равно не отведет взгляда. Нет, о том, что кружки соприкасаются, он упоминать не будет, быть может, она написала это под влиянием какого-то мгновенного импульса и сейчас… сейчас, возможно, предпочитает об этом не помнить или даже испытывает смущение.
Без нескольких минут девять он поставил свою машину на Львовской, на задах музея. Он уже и не помнил, когда последний раз приходил на работу так поздно. У входа толпилась группа школьников, ожидающих открытия. Начался новый учебный год, и учительницы истории – крайне редко это оказывались учителя – пригоняли целые классы из всех окрестных школ знакомиться с шедеврами церковного искусства и историей рода Любомирских в связи с историей Нового Сонча именно в начале сентября. Как будто в октябре или феврале церковное искусство и Любомирские утрачивали всякое значение. Уже давно у него возникла мысль чаще чем раз в год приводить школьников в музей и организовывать для них регулярные уроки. Если скоординировать это со школьной программой и убедить учительниц, причем не только истории, потому что можно было бы договориться с музеем Никифора [17] в соседней Кринице, это повысило бы посещаемость музеев с пользой и для молодого поколения, и для музеев, которым вечно не хватает денег. Ну а кроме того, такая «воспитательная деятельность в тесной связи с регионом» прекрасно будет выглядеть в отчетах министерству и ратуше в Новом Сонче. Марцин был уверен, что ему удалось бы уговорить сотрудников музея вести такие уроки. Он решил, прежде чем начинать действовать, поговорить с пани Мирой. Прямо сегодня, во время ленча. Он улыбнулся про себя. Она ведь еще даже не знает, что у них сегодня совместный ленч…
В музей он вошел через задний ход у котельной и тихонько пробрался к себе в кабинет. Незачем всем знать, что он так поздно пришел на работу. Первым делом он подошел к столу и включил компьютер. Подумать только, что еще несколько месяцев назад он воспринимал его лишь как усовершенствованную пишущую машинку…
Марцин снял пиджак, повесил его в шкаф и пригладил волосы, глядя в треснувшее зеркало на внутренней стороне дверцы. Он был небрит. В последний раз он брился перед поездкой в Гданьск. То есть три дня назад!
«Как же я не заметил дома? – расстроенно подумал он.– И главное, сегодня!»