– Не раздражай его, – суеверно одернула ее за руку Нина и сплюнула три раза через плечо. – Где-нибудь в Иванове или в Африке живут еще хуже!
– Что говорить, – вздохнула Пульсатилла. – Мы маленькие люди, и нам по силам лишь такое же маленькое счастье. Богатые говорят, что во всем виноваты мы сами. Но это неправда! Я делала все, что могла, все, что было в моих силах! Я приносила пользу! Я терпела, и работала, и радовалась в надежде увидеть небо в алмазах. И когда вдруг я слышу, что я сама виновата в своей бедности, мне хочется не просто махнуть рукой на того, кто так говорит, мне хочется его растерзать! Естественно, он скажет, что, разумеется, я должна была расстаться с литературой и заняться продажей каких-нибудь шмоток. Но как бы я тогда смогла сохранить себя?
– В чем же выход? – задумчиво спросила Нина.
– В любви, наверное, – ответила Пульсатилла. – Любовь доступна всем – и богатым, и бедным. Но если богатые могут выбирать, любить или не любить, то бедные хватаются за свой шанс как за соломинку, ибо только любовь обещает им и восторг, и удачу, и счастье… Только она дарит им эмоции невероятной силы, потому что больше положительных эмоций им негде взять. Бедные тяжело работают, плохо питаются, одеваются безобразно. И если их любовь потерпит крах, то им только и остается – либо в омут, либо в проститутки. А богатенькие поедут путешествовать в Италию или пойдут в ювелирный магазин и наденут алмазы с небес на себя.
– Думаешь, от этого можно стать счастливее?
– Теоретически нельзя, но практически лучше от несчастной любви развлечься в Италии, чем вернуться к мытью полов в грязном подъезде.
– Бывает, что ничего человеку в жизни не надо, кроме любви, – ни алмазов, ни нарядов…
– Очень хорошо! – ответила на это Пульсатилла. – Пусть тогда этот человек, которому уже ничего без любви не надо, подчистую отдаст все свои алмазы, дворцы и наряды другим, кому они нужны! И сам, поголодав пару дней, отправится выполнять грязную работу. Тогда я буду его уважать, тогда я поверю ему, что не в деньгах счастье. А то ведь поговорят-поговорят, потом в лучшем случае отстегнут пару тысяч в какой-нибудь благотворительный фонд, а себе миллиардик все-таки оставят на черный день и плачут потом, так уж плачут о своем несчастье… что про них даже сериалы снимают!
Пульсатилла горько засмеялась, а потом, закинув руки за голову, потянулась в траве и сказала:
– Да ладно, не пропадем! Какие наши годы! Но так хочется очередной порции любовного адреналина в кровь! Просто влюбиться не в кого. – Она перевернулась на живот и заглянула в глаза Нине: – Как ты думаешь, будет у нас в жизни еще настоящая любовь или все, приехали?
– У тебя-то точно будет! – засмеялась Нина. – К внукам! А вот будет ли у меня что-нибудь, не знаю. Пожалуй, я лучше попробую как-нибудь заработать деньги. Хочу попутешествовать. Я вновь любить пока не готова.
– А я готова… – пробормотала про себя Пульсатилла. – Я всегда готова! Но если бы вернулся ко мне мой мужик… или бы уж, на худой конец, хоть этот французик, Шарль Готье, все равно ведь больше никого нет!
Но Нина уже не слышала ее слов, она крепко спала, разморенная запахом травы, теплым солнышком и колокольчиками, колокольчиками… А рядом с ней, вытирая слезы умиления таким замечательным летним днем, задремала и Пульсатилла. Разбудили их девочки, свежие, веселые, полные надежд, с венками на прелестных русых головах, как лучшее олицетворение самой молодости и этого прекрасного июньского дня.Роберт и Михалыч поехали в вояж за машинами еще с двумя знакомыми мужиками. Но в целом коллектив не был спаянным – из тех двоих каждый выступал за себя, а Ленц не смог поехать по каким-то партийным делам. Впереди надвигались выборы или еще что-то в том же духе. То ли Ленц выступал за анархистов, то ли за «зеленых», понять было невозможно.
– Каждый человек должен ощущать себя свободным! – торжественно, с безумным блеском в глазах провозглашал теперь он, и Михалыч с Робертом чесали в затылках и думали, не повлияло ли на их друга затяжное пребывание в петле. Но сам Ленц, видимо, более чем всегда ощущая себя свободным, ходил постоянно в приподнятом настроении, заговорщицки улыбался, подмигивал, угощал друзей иноземными напитками, а вот обещанную петрушку и редиску на своем огороде больше не сажал.
– У нас теперь скоро будет другая жизнь! – пафосно провозглашал он и раз за разом исчезал на каком-нибудь очередном заседании. Найти его теперь становилось все труднее, поэтому Роберт с Михалычем поехали без него.
В общей сложности они пересекли восемь границ, уплатили сумку денег в счет разных официальных и неофициальных поборов и теперь, небритые и усталые, возвращались домой. Вояж заканчивался удачно, они уже въехали в пределы Московской области. Двигались кортежем, Роберт замыкал. Михалыч ехал впереди него. Те двое возглавляли маленькую колонну. Водители спокойно, сосредоточенно смотрели на дорогу. Решено было на последнем участке пути нигде не останавливаться. Поворот следовал за поворотом, подъемы чередовались со спусками, пейзаж был однообразен, движения автоматизированы. Каждый из четырех мужчин ехал в одиночку, но у всех в конечном счете мысли сводились к одному – к скорому отдыху, горячей еде, душу и сну и к тому, на что они потратят вырученные деньги. Роберту и Михалычу позарез нужны были машины.
Дорога к Москве под вечер была не слишком оживленна. Машин на этом отрезке, достаточно удаленном от столицы, было не очень много. Они ехали со скоростью около ста тридцати километров в час. По такой дороге это было нормально. Чем ближе к Москве, тем скорость их становилась меньше. Но каждому хотелось быстрее попасть домой.
По пути находился большой подмосковный город. Можно было проехать через него, а можно и в объезд – длиннее, но в конечном счете свободнее, значит, быстрее. Они выбрали второй вариант. И тут на дороге попался знак – ремонт и еще один объезд. Уже по плохой и узкой двухполосной дороге через густой лес. Михалыч чертыхнулся – ничего подобного, когда они ехали туда, он не видел. Значит, расковыряли дорожное покрытие за те несколько дней, что их не было. Это было очень некстати, но возвращаться назад и ехать через город никому не хотелось – они отъехали уже достаточно далеко. Головная машина устремилась в лесные сумерки.
Во времена всех российских войн на севере и на западе в таких лесах прятались партизаны. Теперь лес тоже не пустовал. То и дело он прерывался дачными поселками, выглядывавшими в просветы между деревьями. Среди их веселого благолепия стояли и старые деревни с покосившимися серыми домами, видны были и заросшие травой поля. Участок же, по которому сейчас шли машины, больше напоминал суровую тайгу – высокие ели заслоняли садившееся за горизонт солнце, по бокам поднимался туман, казалось, сейчас между стволами покажется дикий зверь. Не часто встречаются такие запущенные места менее чем в ста километрах от столицы.
Покосившийся указатель обозначал, что вскоре за поворотом должна быть проселочная дорога. На самом же деле сквозь едва расступившийся лес еле проглянула узкая просека. «Не дай бог оказаться здесь в тот момент, когда с нее выворачивает груженный лесом трактор с прицепом», – подумал Михалыч. С другой стороны дороги, как будто для того, чтобы было больше места для разъезда, лес немного отступил, обочина расширилась. И вдруг, как только процессия из четырех машин проскочила проселок, следом за ними, как из засады, с обеих сторон с визгом выскочили три не оставляющие никаких сомнений в их намерениях мощные машины.