– И тебе не интересно?
– Интересно? – Я повернулся и посмотрел на нее. – Ты, значит, тоже хотела меня предать?
Она зацепилась за слово «тоже».
– Тоже? А кто еще? – И тут же сообразила, что сморозила глупость.
– Это не имеет значения, Алла. Важны не те, кто предал. Важно, кто остался.
– Вадик, я как раз осталась.
– Все просчитала и подумала, что со мной остаться лучше, чем уйти к этому…
– Вадик, если бы ты слышал, как плохо он о тебе говорил!
– Зачем мне это слышать?
Она замешкалась.
– Я даже не понимаю, как вы теперь будете вместе работать.
Я вздохнул.
– Обыкновенно. Никуда он не денется. Станет делать то, что я скажу. Куда он сейчас без меня? Тем более, – я посмотрел ей прямо в глаза, – что ты, Алла, осталась.
– Вадик, я его боюсь…
Машина замедлила ход. Водитель повернулся.
– Во двор?
Я сказал:
– Можно здесь. Мы пройдемся пешком. Дождя ведь нет?
Я расплатился. Мы вышли. Наш трезвый водитель развернулся и улетел. Я решил пройтись среди берез. Мы с Аллой свернули не прямо к моему дому, а раньше. В самом начале рядов таких же башен, как моя.
Вдруг Алла остановилась.
– Вадик, смотри…
Возле забора, отгораживающего помойку от чужого двора, спрятался в тени длинный спортивный автомобиль.
– «Это Леха», – пронеслась у меня странная мысль.
– Вадик, это машина Бориса, – прошептала Алла. – Что он тут делает? Я боюсь.
– Пустяки… Это совпадение… – Я вдруг увидел, как мчится по шоссе спортивный кабриолет. Встречный грузовик на повороте слепит его фарами. В кабриолете двое. Женщина кричит. Автомобиль не вписывается в поворот и вылетает на обочину. Вспышка, свет, переворот, толстые деревья. Все кончено…
– Вадик, ты знаешь, что мне сказал Борис, когда я уходила?
Я спросил машинально.
– Что?
– Он прошипел, глядя на меня своими змеиными глазами: «Ты пожалеешь, дура! Песенка твоего Вадика спета». – Она вдруг потащила меня в сторону от домов. Мы уже подходили к моему подъезду. – Вадик, я думала, он просто так…
От подъезда отделились две крупные тени.
«Как те шестиклассники, что били меня, когда я возвращался из школы», – мелькнула мысль. Где ты, мама?
– Алла, тебя не тронут. Беги за дом на дорогу, – тихо сказал я. – Лови машину и уезжай.
– Я тебя не брошу!
– Ты мне мешаешь. Уходи! – я оттолкнул ее от себя. Она побежала.
Тени приближались. Я сунул руку в карман, нащупал пистолет. Отскочил в сторону, к стене, и передернул затвор.
– Эй, мужик, закурить есть? – Они приближались.
Я не стал дожидаться, кто из них ударит первым, и выстрелил. Один из них схватился за бок и заматерился.
– Эй, мужик, ты чего?
Мне показалось, что в голосе второго неподдельный испуг.
Господи, неужели я подстрелил совершенно постороннего человека?
Страшный удар пришелся мне в челюсть.
– Ах, сука! – Я удивился, что устоял. Только сделал два шага в сторону, туда, где росли кусты, и пригнулся. Того, в кого я попал из пистолета, я не видел, но второй ринулся ко мне через шиповник.
– Стоять, мудак! Пристрелю! – Я для острастки выстрелил в воздух. Какого черта это предписывается инструкцией? А этим верзилам по инструкции полагается меня убивать?
Сзади меня раздался шорох.
– Ты здесь еще? – Одной рукой тот, первый, все еще держался за бок, но во второй у него блеснуло лезвие.
Нож. Я повернулся и выстрелил наугад. Человек упал. У меня оставалось еще три патрона.
Хоть бы в одном окне зажегся свет! Впрочем, зачем мне сейчас зрители…
Стрелять нужно в ноги, чтобы не убить. Если я кого-то убью – меня посадят. Хрен тут разберешь в темноте, где у кого ноги. Я выстрелил наугад. Промазал. Второй нападающий обогнул куст и спрятался в тень за сросшиеся стволы двух толстых берез. Я выбрал позицию за кустами так, чтобы быть как можно менее заметным. Вот человек чуть показался из своего укрытия.
– Стой, мужик, не стреляй.
Я не понимал, серьезно он говорит или только отвлекает мое внимание. Я все равно стрельнул – по неясному светлому пятну. Раздалась громкая ругань, и пятно исчезло. Я не понял, ранил я кого-нибудь или нет. Вдруг светлое пятно отделилось от ствола и стало удаляться.
– Неужели уходит? – Я высунулся из кустов и осторожно, пригибаясь, почти ползком добрался до подъезда. Теперь пробраться в квартиру… Где-то в отдалении закричала Алла.
– Блин! – Я пополз назад. На корточках завернул за дом. Никого не было. А может, это кричала не она? Осторожно, крадучись, в тени вторично в августе подстриженных акаций, я стал пробираться к тому углу, за которым ее оставил. Ее светлые волосы удалялись от меня лунной копной.
Я негромко крикнул:
– Алла!
Копна остановилась. Я крикнул громче:
– Прячься в кустах!
Она заплакала навзрыд.
– Вадик!
Я вышел на дорогу и пошел к ней. Вдруг я не услышал, а скорее телом ощутил огромную горячую махину, несущуюся на меня.
Прыгнул в сторону. Алла завизжала:
– Вадик!
Я покатился по земле, но этого не понял, пока не остановился. Просто прекратилось вращение моего тела. Автомобиль пронесся мимо, сверкая лакированными боками, как потом рассказала мне Алла. Сам я этого не видел. Лежал на обочине, с закрытыми глазами во влажной грязи, из раны на голове текла кровь, и я ничего больше не ощущал. Перед глазами вставали сцены, словно взятые из старого спектакля.
Мы выступали на Краснопресненской все майские праздники и потом еще недели две. Погода стояла отличная, людей в зоопарк приходило море, и денег действительно стало больше, но, вопреки Лехиным обещаниям, не так уж намного.
– Ты облажался, Леха, – сказал я ему, когда после одного из наших концертов выручка составила даже меньшую сумму, чем мы с Таней заработали в первое выступление.
– Ну, как сказать, – вдруг рассмеялся он и, глядя на меня, хитренько прищурился.
Последнее наше выступление перед сессией было намечено на конец недели. Дальше концертную деятельность решено было на время прекратить. Денег ни на какую серьезную поездку мне, естественно, сколотить не удалось, да и предложить что-нибудь такое Тане уже не хватило бы смелости. В последнее время она не задерживалась с нами после выступлений. Отыграв, отплясав и отпев, она заходила за импровизированную ширму, которую мы соорудили для нее из четырех палок. На них, как на карнизы, были надеты полосы дешевой материи. Таня, уже не стесняясь, вставала прямо посередине улицы, мы загораживали ее нашим приспособлением – получалось что-то вроде переносной пляжной кабинки. Таня переодевалась, отдавала кому-нибудь из нас голубой сарафан, кокошник и накладную косу, выходила из кабинки и исчезала. Несколько раз я приглашал ее в кафе, как в те прекрасные дни, когда мы выступали вдвоем.