– Меня зовут Ален. Ален Муар-Петрухин.
Мои глаза сами собой закрывались, так что стоило больших усилий смотреть на швейцарца, дружески ему улыбаясь.
– Интересное имя! Конечно, вы ведь полукровка. А мое имя самое банальное: Паскаль Клебо…
Славный Паскаль Клебо улыбался, то и дело кивая, бережно держа на руках давно уснувшего малыша. Интересно, почему некоторые люди с первого взгляда внушают необъяснимую симпатию? Лицо у Паскаля было самое банальное: абсолютно круглое, светлое, с почти невидимыми белесыми бровями и бледно-голубыми глазами. И тем не менее оно внушало симпатию!
Несмотря на тяжелые веки, я старался смотреть на Паскаля осмысленно, поддерживая светскую беседу.
– Послушайте, у вас такая симпатичная внешность! Вы похожи на кого-то из французских актеров…
– Спасибо за комплимент, но это все мелочи – как мы выглядим и на кого похожи… Не представляете, как я рад, что вы говорите по-французски! Благодарю небеса – вот это настоящий подарок! Сто лет не говорил на родном языке, боюсь, скоро начну забывать отдельные слова…
– Наверное, английский скоро станет для вас вторым родным языком.
– Уже стал! Кстати сказать, сейчас мы с Нелли уходим домой – беспокоимся за старших детей, которые остались с племянницей Нелли. Но завтра прошу вас – приходите к нам в гости! Это совсем недалеко, прямо за вашей плантацией кофе! Будем ждать. Обещайте, что придете!
– Непременно приду, обещаю.
Звезды подмигивали мне, а на востоке вдруг всплыл серебристый шар сияющей луны, показавшийся мне нереально огромным.
– Приветствую тебя, волшебница луна…
– Ален, с кем это ты там разговариваешь?
– Никто не желает добавки?
– Луна…
– Так, мой дорогой, давай-ка отправляйся спать! Немедленно! Разговоры с луной и все в том же духе. Томми, пожалуйста, отведи Алена в его комнату и на всякий случай запри – не дай бог, отправится гулять по лунным дорожкам…
Помню, я еще хорохорился, пытался протестовать, отчаянно доказывая, что давно уже совершеннолетний мальчик и вполне могу обойтись без советов мамочки, при этом где-то на втором плане в качестве сопровождения звучал неприятный, хрипловатый смех полковника, который так и сидел молчком за столом, смачно жевал бесконечную добавку, запивая пивом.
– Но я…
– Спать!..
– Ложись и закрой глаза…
– Спокойной ночи!..
Как только прозвучали последние слова, произнесенные решительным голосом Томаса Шнайлера, я уснул – словно то был некий таинственный код, отключивший мое нетрезвое сознание.
Мне снилась Соня: под серым непрерывным дождем она стремительно удалялась от меня в городской толпе, то и дело мелькая среди мокрых зонтов и чьих-то спин в совершенно одинаковых серых плащах. Все вокруг было серым, унылым, холодным и расплывающимся: смутные очертания фигур, едва различимые лица, бесконечные безликие улицы.
Пожалуй, я и сам не знал, почему мне было так важно догнать Соню и куда она столь стремительно удаляется. Собственно, в самом понимании не было особого смысла, ведь все для меня было вполне привычно: Соня, как всегда, исчезала, а я, как всегда, пытался ее догнать.
Я бежал, стараясь не терять из виду Сонин немного печальный профиль, то появлявшийся из-за чьего-то зонта, то исчезающий в сером мареве дождя; ее узкий и такой беззащитный затылок с мокрыми завитками черных волос вдруг мелькал среди стены безликих спин, тут же бесследно тая.
Постепенно у нашей погони появился звуковой фон: сначала это было чье-то учащенное дыхание, постепенно перешедшее в неутешный плач и возбужденный визг целой армии невидимых обезьян. Я остановился, недоуменно озираясь: серая мрачная улица серого мрачного города под серым бесконечно мрачным дождем. Откуда здесь могут появиться обезьяны?.. На этом мои сновидения благополучно завершились, словно кто-то опустил беззвучный черный занавес.
Я очнулся под утро; сквозь легкую шторку из окна в комнату проникал сероватый, медленно светлеющий воздух. Мирные звуки утра с сонмом птичьего пения нарушал жутковатый вой. Я не сразу понял, что это за звук, как вдруг до меня дошел вполне очевидный факт: это вопль ужаса – такой, какой бывает, когда нам вдруг отказывают и руки, и ноги.
– Помогите! – почти тут же донесся до меня слабый, севший голос. – О господи, что это, я не хотел!..
Относительно членораздельная реплика тут же сменилась невнятным бормотанием вперемешку с рыданиями, а я на какое-то мгновение вновь отключился, нырнув в измерение сна, где на этот раз главенствовали темные тона – от стального до темно-синего индиго; я бродил в этих жутковатых сумерках, не в силах найти выход назад – в яркое теплое лето.
И вновь раздался смутно знакомый, пронзительный голос, заставляя меня на мгновение вынырнуть в действительность серого утра:
– Помогите! О боже, что это, я не хотел!..
И вновь все утонуло в серых сумерках: игра теней на потолке, невнятное бормотание и тут же – какой-то стон, плач и вновь – хорал обезьяньих подвизгиваний, дружный гомон птиц.
Я, не открывая глаз, сжал обеими руками собственную несчастную голову. Было совершенно очевидно, что нынешней ночью я слегка перебрал и теперь меня замучают головная боль вместе с тяжелыми снами. Почти тут же в больном сознании возник простой вопрос: где я, на каком свете?
На какое-то короткое счастливое мгновенье я вдруг подумал, что очнулся в доме отца в Сент-Женевьев-де-Буа; и тут же где-то за спиной прозвучало словно произнесенное все тем же севшим от ужаса голосом слово: «Танзания!» И моя собственная память любезно предоставила мне картины путешествия в Африку, встречу с мамой и даже со старым однокурсником Леней Куятэ…
Я едва было не застонал: настолько отчаянно в эти самые минуты хотел бы очутиться дома, в моем собственном особнячке в два этажа с петушком на флюгере. И почти тут же прозвучал милый и тихий голос мамы:
– Мой дорогой Алюшка, просыпайся, открывай глаза! Я приготовила волшебный чай, который в одно мгновение снимет твою головную боль.
Эта реплика была как бальзам на мою истерзанную африканским Рождеством душу. Я осторожно открыл глаза и увидел светлую комнату с золотистыми бликами солнца на стенах и маму – улыбаясь, она сидела в кресле рядом с кроватью и держала в руках большую дымящуюся чашку.
Увидев, что я открыл глаза и даже пытаюсь ей улыбнуться, она поставила чашку на тумбочку и в два счета организовала все удобства для приема лечебного чая: подняла подушки, помогла мне поудобнее о них опереться в полусидячем положении, после чего протянула горячий напиток, строго проследив, чтобы я выпил все содержимое неторопливыми, размеренными глотками.
– Целебное козье молоко, в котором я заварила крепкую дозу чая, – говорила она, пока я пил. – Моментально снимает головную боль и приводит в норму. В этом отношении Томми очень похож на тебя: легко поддается праздничному настроению и пьет без меры, а наутро мучается головными болями. Пришлось извлечь из копилки народных рецептов этот старый и не раз опробованный многими поколениями рецепт. Ну как, помогает с первых глотков?