Тут Томас неожиданно усмехнулся, точно припомнив нечто забавное.
– Между прочим, мой дорогой Ален, могу рассказать тебе сплетню: этот знаменитый лебон, как правило, почти все вечера подрабатывает в одном из лучших отелей Аруши, который называется «Метрополитен-Аруша».
– И кем же он там подрабатывает – лекарем? – предположил я.
Томас отрицательно покачал головой.
– Отнюдь! Он работает там экзотом-швейцаром: стоит при входе с самым грозным и неприступным видом в полном обмундировании, то есть в национальном костюме масаи со всеми накидками и амулетами. В его обязанности входит любезно встречать гостей, распахивая перед ними двери. При случае пройдись вечерком по Амуни-стрит, полюбуйся на него! За пару долларов он даже разрешит тебе себя сфотографировать.
Томми усмехнулся.
– Сам видишь: все это говорит о том, что одним ведьмоством нынче не проживешь. Вот и наш гордый лебон Акида кланяется чужакам при входе отеля. Представляю, каково это для него!
К этому моменту Томми отправил банановый пирог в печь, а нам к чаю достал из шкафчика вчерашний штрудель, скромно признавшись, что штрудель – его слабость, его он особенно любит выпекать.
Под чаепитие я ненавязчиво выведал у Томаса последние сплетни о том, кто и как из тружеников его фермы провел ночь. По его словам, ничего особенного не произошло: молодежь, которая вчера отправилась на гулянку в Арушу, вернулась почти сразу после полуночи и тут же рассредоточилась по деревне. Все обошлось без лишнего шума и гама, гуляки быстро уснули, об этом ему успела доложить поутру местная мамми – необъятно толстая черная леди «за семьдесят», веселая и словоохотливая, которая приходит к нему просто посплетничать и угоститься сладкой выпечкой.
В доме и вовсе царствовали мир и покой: толстяк полковник, как и сообщила моя мама, наевшись на вчерашней гулянке до отвала и отдохнув пару часов, сразу же свалил в Арушу, стало быть, ближе к четырем часам утра все двухэтажное здание погрузилось во тьму и тишину – в нем оставались только мама, Томми и я.
Как сообщил мне Томми, обычно в доме кроме них с мамой проживает еще черная семейная пара – Молли и Джон: Молли следит за домом, а Джонни отвечает за чистоту и порядок на территории вокруг дома; но и они отбыли накануне к детям в Арушу.
Я отставил в сторону свой пустой бокал. Итак, после отбытия полковника все было тихо и спокойно, дом погрузился тишину, а работники плантации отсыпались в своих домиках. Откуда же на плантации взялся труп?
– Послушайте, Томас, – осторожно произнес я, – а вы сами сегодня под утро ничего не слышали… странного?
Едва я произнес последнее слово, как ощутил холодок: в памяти мгновенно всплыл ночной жутковатый крик, переходящий в полудетский плач: «Помогите! О господи, что это, я не хотел!..»
Томас уставился на меня широко распахнутыми голубыми глазами.
– Странного? – Он с удивленным видом похлопал ресницами. – А чего такого странного я мог услышать? Если ты про беднягу Мошу, то могу сказать, что мы с твоей мамой ничего не могли услышать: дело в том, что наша спальня выходит окнами на другую сторону. Или ты спрашиваешь о чем-то еще? Но, Ален, наша ферма тихая, это тебе не Аруша, где круглые сутки соседи могут ссориться-мириться.
Томас поднялся и, подхватив чайник, долил нам чайку.
– Кроме того, лично я, мой дорогой Ален, уснул сразу же, как только моя бедная голова коснулась подушки. Ты же знаешь: накануне я выпил немного больше моей обычной нормы. Оттого и голова поутру болела. А ты что-то слышал, раз задаешь такие вопросы?
Я как можно более кратко, в двух словах, рассказал об утренней какофонии звуков – жутковатом «змеином» свисте, криках и плаче.
Томас, слегка нахмурившись, задумчиво смотрел в окно, за которым беспечно сияло солнце.
– Видишь ли, Ален, окно твоей спальни, единственное на всем этаже расположенное в торце дома, как раз выходит на кофейную плантацию. Выходит, ты слышал крики бедного Моши. А свист… Понятия не имею, что это могло быть. Почему же ты не сообщил обо всем этом комиссару?
Я пожал плечами.
– Не счел нужным. Во-первых, я вчера тоже немного перебрал, поэтому толком не мог отличить, где сон, а где явь: все эти жуткие стоны, крики, вопли… Во-вторых, полагаю, мое сообщение вряд ли поможет комиссару отыскать убийцу. Пусть лучше как следует допросит полковника Того и Джимми Нгума: уверен, от этого будет гораздо больше толку.
Томас задумчиво кивнул.
– Посмотрим. Не удивлюсь, если комиссар слегка побаивается этого дела. Видишь ли, почти все местные масаи, как бы они ни хорохорились, как бы ни делали вид, что являются добрыми христианами или мусульманами, а все-таки в каждом из них жив трепет перед родным богом Энгаи и его луноликой супругой Олапой. И, пожалуй, все они побаиваются лебонов, которые могут нашаманить самые ужасные вещи. Между тем в этом деле с самого начала участвовал лебон Акида. В первый день презентации Черной Мари в салоне Джимми он чуть ли не перед камерой журналистов заявил, что это никакая не Мария, а богиня Луны Олапа и смерть придет к тому, кто передаст ее в христианскую церковь.
– Но ведь Моша, судя по всему, подменил статуэтку – стало быть, он не допустил ее в христианский храм, и, следовательно, его убил точно не Акида, пусть он и появился сегодня неподалеку от трупа, – вставил я свое слово, угощаясь второй порцией штруделя. – Нет, Томас, я реалист и уверен, что преступления совершают реальные люди, не боги с богинями. Так что первым подозреваемым в этом деле должен быть Джимми. Помните, как он кричал, что убьет негодника Мошу? Грозился, и вот, пожалуйста, уже к утру труп Моши готов!
Томас почти болезненно сморщился и покачал головой.
– Послушай, давай оставим все эти ужасы нашему комиссару – это его работа, пусть он и разгадывает загадку «Кто убил Нгала и Мошу?» Я предпочитаю думать о чем-нибудь приятном. К примеру, чего бы ты хотел отведать в обед?..
Мы пару минут делились своими гастрономическими пристрастиями, после чего я, уточнив местонахождение мамы, отправился переговорить с ней – в мини-оранжерею, находящуюся в дальнем конце дома.
Оранжерея фермы мало чем отличалась от всех оранжерей мира, в том числе и моей, московской: просторное помещение со стеклянными стенами, по всей длине уставленное ровными рядками зеленых саженцев в одинаковых мини-ведерках. Едва я зашел, как сразу увидел маму: необычайно серьезная и сосредоточенная, она неторопливо шла вдоль рядка, сосредоточенно склоняясь то над одним, то над другим ведерком, пальцами тщательно ощупывая листики.
– Профессор за работой! Это и есть твои кофейные саженцы? – проговорил я, приближаясь к маме и с интересом разглядывая изумрудный росток, над которым она как раз колдовала.
– Да, это они, – выпрямляясь, подтвердила мама и улыбнулась мне. – Пользуясь случаем, сообщаю: кофейное деревце растет и хорошеет семь-восемь лет, лишь после того начинает плодоносить. При всем при этом, если, к примеру, сравнивать танзанийский кофе с соседским – кенийским, то урожайность его гораздо ниже, в первую очередь из-за почвы, которая не везде соответствует кофейным «пристрастиям», если можно так выразиться. Плюс к тому еще десяток всевозможных причин: периодически наносят непоправимые бедствия кофейные болезни, в первую очередь – кофейная ржавчина…