– О, извиняюсь, чуть не забыл! Позвольте мне представить вам моего ученика, очень, очень талантливого художника, который, боюсь, скоро может стать мне серьезным конкурентом, – Моша Мьянги…
Разумеется, тут уж парень перестал ухмыляться и поспешил в свою очередь потрясти мне руку с широчайшей улыбкой. Я не удержался и, следуя всеобщему настроению, произнес единственную известную мне на суахили фразу, которой сегодня научила меня мама:
– Акуна матата!
Это надо было видеть: едва я произнес сей классический африканский пароль, как оба парня едва ли не покатились со смеху, хлопая себя по коленкам, а меня – по плечу и повторяя вслед за мной с восторженным подвизгиванием: «Hakuna matata! Bravo! Hakuna matata!»
– Дорогой мой, извиняюсь, но с этой избитой фразой ты – как забавная мартышка для ребят, – очаровательно улыбаясь, негромко проговорила мама по-русски. – Думаю, повеселились – и будет. А теперь я предлагаю тебе раскланяться и…
В этот самый момент произошло нечто. Сначала откуда-то со стороны входа донеслись стук двери, топот и тут же – отчаянный крик, стон и вновь – отдаленный звук захлопнувшейся двери. Почти сразу в проеме арки, через которую только что вошли в зал мы, появился черный парень с выпученными глазами и вытянутыми вперед длинными руками. Парень отчаянно хрипел, открывая и закрывая рот, точно пробежал дистанцию спартанского марафона, и с потрясающей скоростью переводил отчаянный взгляд с одного из нас на другого.
В одно мгновение все мы замерли, парализованные этим странным зрелищем; смех стих, широкие улыбки на лицах превратились в оскалы. Я всматривался в лицо черного мученика, и мне отчего-то особенно жуткой казалась ослепительная белизна белков его выпученных глаз.
Первой пришла в себя моя мама: она решительно подошла и обхватила плечи парня, который тут же вцепился в нее своими руками, столь похожими на когти некоего мифического грифона.
– Нгала, что с тобой? – Голос мамы звучал нарочито спокойно и требовательно. – Говори, ничего не бойся. Что с тобой?
Разумеется, как и все фразы, исключая наши мамины беседы тет-а-тет, данная прозвучала по-английски. Парень, слушая спокойный мамин голос, смотрел на нее, как на великую спасительницу.
– Я хотел… Я хотел… Помогите!.. Рука…
Казалось, еще немного, и он наконец сможет все как следует изложить, объяснить конкретно, чего именно он хотел и при чем тут некая рука. Вместо этого парень неожиданно замер, судорожно дернулся, чуть откинулся назад и тут же повалился на маму всем своим длинным костистым телом.
Можете представить, какой тут начался ералаш?! Талантливый ученик Джимми отчаянно завизжал, словно перепуганная барышня. Под его визг я бросился маме на помощь, отцепляя от нее когти парня, подхватывая его и осторожно опуская на пол. При этом Джимми ухал, как филин, взмахивал руками-крыльями и прыгал вокруг нас, ни грамма не помогая, а скорее мешая своими прыжками.
Как только Нгала оказался лежащим на полу – на животе, с широко раскинутыми руками, – все стало предельно ясно: перед нами лежал готовый труп. На спине, с левой стороны, примерно в области сердца, красовалась широкая рана, из которой кровь едва ли не фонтанировала.
– О, боже мой, что это? – потрясенно вскрикнул Джимми.
Вместо ответа я кинулся к выходу. Махом проскочив оба зала, выскочил на все так же весело и беспечно бурлящую улицу и огляделся. Разумеется, нечего было надеяться, что я увижу удаляющегося убийцу с огромным ножом в руках: пока мама пыталась успокоить парня, пока он падал, пока мы укладывали его на пол, виновный спокойно мог исчезнуть в обоих направлениях заполненной народом улицы. И все-таки стоило бросить взгляд – для очистки совести.
Я вздохнул и вновь развернулся к двери. Тут произошел еще один инцидент. Едва я повернулся, как передо мной, у двери, неизвестно откуда нарисовался экзотический черный дедок. Седая голова со множеством виртуозно сплетенных косичек, украшенная убором из пестрых лоскутов и полосок ткани, расшитых бисером, тога с яркими вышивками тем же бисером и богатая коллекция ярких погремушек в растянутых до плеч мочках ушей, на груди и на обеих руках – все это красовалось передо мной, невольно заставив изумленно открыть рот.
Пару секунд дед наблюдал мое изумление круглыми глазищами с желтоватыми белками. Насмотревшись, он проговорил коротко и грозно «Дорогу!», осторожно отодвинул меня в сторону и первым прошел в студию. Ощущая себя участником некоего не совсем понятного представления, я направился вслед за ним; мы напрямую прошли оба зала и вошли в третий, где в самом центре лежал, раскинув руки, мертвый парень, а мама пыталась успокоить талантливого ученика Джимми: судя по всему, Моша был на грани истерики.
Шагнув в зал, старик без малейшей паузы направился к телу, обошел вокруг него и замер у головы, воинственно подняв руку вверх.
– Нгала, ты больше не смеешься? Теперь Акида смеется над тобой!
Скрипучий резкий голос прозвучал как впечатляющее завершение жутковатой сцены: почти тут же, казалось бы, уже умерший парень вдруг неожиданно чуть приподнял голову, дернулся и замер – теперь уже, надо думать, навеки.
– Умер, – констатировал очевидное потрясенный Джимми и торопливо перекрестился трясущейся рукой.
Грозно нахмурившись при виде этого чисто христианского жеста, зловещий Акида издал странный звук, похожий на рычание, развернулся и широким шагом в гневе покинул помещение.
Несколько секунд в зале стояла почти звенящая тишина. Как всегда, первой пришла в себя моя мудрая и разумно мыслящая мама. Она глубоко вздохнула и развернулась к Джимми, который так и стоял, потрясенно пялясь на тело, точно не имел ни малейшего представления, что делать дальше.
– Джимми, немедленно закрой дверь в студию и вызывай полицию! – Голос мамы звучал на удивление размеренно и спокойно. – Моша, успокойся и перестань трястись, все самое страшное уже произошло – мы стали едва ли не свидетелями убийства. Полагаю, все должно оставаться как есть, поэтому нам всем лучше расположиться за столом и ждать полицию.
Тут, наконец, мама развернулась ко мне и даже попыталась улыбнуться.
– Ну что, я все правильно говорю, комиссар Мегрэ-Петрухин?
По прибытии на место преступления доблестной танзанийской полиции я на какое-то время вновь ощутил себя забавной белой мартышкой, за которой с любопытством наблюдают нормальные черные люди.
Как только Джимми сообщил о трупе в участок, мы тихо и скромно перешли на зеленую террасу, устроившись за столиком, время от времени бросая осторожные взгляды на неподвижное черное тело посреди зала. Входные двери в студию Джимми поспешил закрыть по маминому совету, поставив у входа специально вызванного подростка-племянника – ожидать прибытия полиции.
Как только все мы расселись за столиком, появилась супруга Джимми, в мгновение ока организовав для нас чай – фирменный, танзанийский, с корицей и гвоздикой. При этом она точно так же, как до того ее супруг с учеником, бросила на меня любопытный взгляд, как на диковинное животное, и снисходительно улыбнулась: