— Больно здесь народец стремный околачивается, — показала взглядом Елизавета Михайловна на мужичков, стоящих на углу.
Хрящ невольно улыбнулся:
— Можно подумать, что на Хитровке ангелы живут.
Елизавета Михайловна шутку не оценила:
— Скажешь тоже… На Хитровке народ родной, привычный, а здесь чужой.
— Мое дело — показать, а вам решать, что к чему. Но место это верное. Лучшего не найти! Не впервой здесь останавливаюсь, и потом, отсюда три дороги выведут. И если что, по одной из них всегда уйти можно.
— Я Кирьяну передам, — сухо отвечала Елизавета Михайловна, — а ему решать. Ладно, пойду я. Ждут меня. — И, глянув на питерского широко открытыми глазами, сказала: — Ты ведь проводишь барышню до извозчика? А то мне как-то не с руки одной по улицам шастать, — кокетливо поиграла глазками Трегубова. — Народ здесь шальной, непуганый. А я барышня на выданье, тут я и девичьей чести могу лишиться. Кто же меня тогда, порченую, замуж возьмет?
Игнат Сарычев лишь широко улыбнулся в ответ. Ему неожиданно вспомнился город Амстердам, небольшой кабачок, в котором подавали пиво вот такие же грудастые блондинки. За скромную плату, на радость изголодавшимся морячкам, они приподнимали платье выше колен. А если морячок был особенно любезен и к тому же при деньгах, то щедро дарили ему любовь в кладовой кабачка. В том кабачке работала совсем юная официантка с пшеничными волосами. У нее были большие, наивные глаза, вводившие в заблуждение даже просоленных морем матросов. Трудно было поверить, что через ее тело прошла целая череда мужиков. Разрезом глаз она напоминала Елизавету Михайловну. Кажется, их цвет был точно таким же, сочно-бирюзовым.
— Не верю, чтобы этим можно было испортить такую удивительную красоту.
Елизавета Михайловна с интересом посмотрела на Сарычева.
— Шибко ты грамотный, Макар, как я погляжу. Часом в гимназии не учился?
— Лично мне не довелось. Но сейчас кого только в жиганах не встретишь.
— И то верно, — заметно успокоившись, отвечала Елизавета Михайловна.
На обратной дороге Последний переулок не казался Елизавете Михайловне таким уж унылым, и она весело подшучивала, без конца тиская локоть Игната тонкими пальчиками.
— Послушай, Лизонька, — негромко проговорил питерец, почувствовав, как от желания сел его голос. Настоящему жигану следовало вести себя побойчее. Он притянул к себе женщину и прошептал в ее улыбающееся лицо: — В двух кварталах отсюда у меня кореш живет. Посидим, выпьем… Выпивка что надо будет… Да не беспокойся, он нам не помешает.
— Как-нибудь в другой раз, — неопределенно пообещала Елизавета. — Ты вот что, — неожиданно остановилась она. — Дальше не ходи, я как-нибудь сама доберусь.
— А не боишься, что обидят? — удивился Сарычев.
Женщина неожиданно расхохоталась.
— Уж не шутишь ли ты?! Кто же это мадам Трегубову посмеет обидеть! А ты иди, не жди!
Легко освободившись, она помахала на прощание рукой и пошла в сторону Трубной площади.
Игнат Сарычев подождал, пока Елизавета Михайловна отойдет подальше, и направился следом. Осторожно, стараясь ничем не выдать своего присутствия, он выглянул из-за угла. Мадам Трегубова уверенно вышла на площадь и, оглянувшись, зашагала через нее. Она не производила впечатление человека, который оказался в этом районе впервые. Заметив женщину, один из извозчиков, с рыжей шевелюрой, тронул вожжи и лихо подкатил к даме. Мадам Трегубова что-то быстро сказала, но до Игната долетали лишь обрывки слов. Похоже, что она крепко за что-то отчитывала извозчика, а тот, покорно наклонив пышную голову, внимал ее строгим наставлениям. Закончив выговаривать, Елизавета Михайловна ловко забралась в пролетку и, по-барски махнув рукой, отдала распоряжение:
— Погоняй, Шайтан!
Игнат Сарычев перебежал площадь, вскочил в ближайшую пролетку и коротко распорядился:
— Погоняй вон за той пролеткой!
Обе пролетки двинулись вверх по Страстному бульвару, затем мимо Страстного монастыря поехали дальше по Бульварному кольцу. Вскоре пролетка Елизаветы Михайловны свернула в Сивцев Вражек. Миновала несколько крепких зданий, еще несколько лет назад являвшихся доходными домами, и остановилась у небольшого деревянного особняка. Внимательно зыркнув по сторонам, Трегубова быстро прошла мимо группы беспризорников, подошла к дверям черного хода и уверенно затопала вверх по лестнице. Один из беспризорников пронзительно свистнул, предупреждая малиншика о нежданной гостье.
Поднявшись на второй этаж, Елизавета еще раз осмотрелась и только после этого коротко, условным знаком, постучалась в дубовую дверь.
— Кто там? — раздался изнутри недружелюбный голос.
— Открывай, наливки несу, — вполголоса пробубнила в щель мадам Трегубова.
— Малиновой?
— Нет, рябиновой, — четко отозвалась Елизавета Михайловна.
Сначала раздалось веселое бряканье металлической цепи, после чего дважды щелкнули запоры, и дверь слегка приоткрылась.
— Ну, чего встала? — спросил все тот же недружелюбный голос. — Проходи.
— Кирьян-то здесь? — спросила женщина, посмотрев на открывшего ей Макея.
— А то где же ему быть? Договаривались ведь!
Кирьян никому не доверял, за исключением разве что Степана с Макеем. Последний, став жиганом, верно исполнял при пахане роль денщика. Кирьян, останавливаясь в хатах, никогда не поднимался выше второго этажа, и, как правило, все его убежища имели запасные выходы.
Елизавета Михайловна уверенно прошла в комнату, стараясь не замечать находившегося здесь же Костю Фомича. Жиган, заприметив вошедшую зазнобу, заметно нахмурился и сделал вид, что рассматривает кастет-нож. Тонкая, почти ювелирная работа — ручка в форме обнаженной женщины вырезана из кости какого-то животного. Женщину обвивал толстый удав. Неширокое лезвие с узким продольным желобком придавало ему опасно-хищный вид. Красивая и опасная игрушка, грех не засмотреться на такую вещь.
Вчера вечером Костя Фомич скребся под дверь мадам Трегубовой, но малинщица дала ему отворот, и жиган затаил на нее нешуточную обиду. А все питерский со своим золотишком! Кирьян сидел на диване, приобняв за плечи Дарью. Барышня, совсем еще юное создание, разомлела на его плече пушистым котенком. Жиганы, так же как и уркачи, никогда не брали на сходняки женщин, а Кирьян подчас вел себя так, будто не имел от нее тайн. Жиганы глухо роптали, что он совсем помешался на этой девке, но высказать ему в лицо претензии не отважился бы даже самый отчаянный из них. Подобный упрек Кирьян воспринял бы как посягательство на собственный авторитет.
— Что там? — грубовато спросил Кирьян с напускным равнодушием. Обижаться не стоило. Это была его обычная манера общения.
— Ездила на хазу. Комнаты грязноватые…
— Я не о том, надежная малина или нет? — сурово перебил ее Кирьян.