Спустя пять недель они поехали за Аней в Варшаву. Они уже знали: она будет жить.
В тот же вечер, уставшие от поездки, они вернулись домой, и когда Аня снова спала в своей комнате, Яцек с женой вошли туда и, обнявшись, стояли на коленях у ее кроватки, смотрели на девочку и плакали.
И они знали, что оба испытывают одно и то же чувство — самую чистую, огромную, безграничную благодарность. Благодарность к другому человеку.
Яцек вдруг подумал, что Бог все-таки есть. Просто какое-то время он отсутствовал.
Он даже не представлял, каким безмерным бременем может стать невысказанная благодарность. Они ждали в тот вечер звонка от него, хотели сказать ему — сказать слова, содержащие в себе благодарность.
Но он не позвонил.
Звонка от него не было ни в тот вечер, ни в последующие два года. Но это было в его характере.
Яцек сам попытался позвонить ему в тот вечер. Он заказал разговор и сказал, что заплатит любую сумму за немедленное соединение. А ему ответили, что это же США, что он должен понимать и что соединят его самое быстрое через восемнадцать часов.
В тот вечер Яцек принял решение уехать из этой страны.
И когда его сейчас спрашивают, почему он уехал из Польши, он отвечает: потому, что не смог выразить благодарность, а спросившие смеются и не верят ему.
Но это правда, чистая правда.
Из задумчивости его вырвал звонок телефона. На этот раз звонила жена.
— Тебе вообще известно, что в моем районе Гамбурга уже воскресенье? — спросила она.
Он не дал ей продолжить:
— Звонил Якуб, ему нужна моя помощь.
— Якуб?..
Прошло несколько секунд, прежде чем она поинтересовалась:
— Мне приехать? Моя помощь нужна?
Яцек усмехнулся, удивленный ее вопросом.
— Нет, ты помочь тут не сможешь. Пожалуйста, не закрывай дверь на ключ, чтобы мне не разбудить Аню, когда я вернусь.
— Разумеется. Но она же все равно не заснет, пока ты не вернешься. Яцек, прошу тебя, помоги ему.
Естественно, он поможет. Так разберется с этим сервером, что там ничего не останется.
Даже если ему придется ехать в Познань и разнести этот сервер топором или же соскребать тот мейл с дисков бритвочкой.
Но только ехать никуда не придется. Внезапно в нем снова возникло знакомое чувство вызова. Как в те времена, когда сразу после приезда на учебу во Франкфурт-на-Майне он с такими же, как он сам, хакерами разделывался с компьютерами IBM в Гейдельберге или пытался влезть в систему «Коммерцбанка». И он с гордостью смеялся, когда на следующий день читал в газетах про «очередную необычную попытку взломать центральный компьютер в…» — далее следовало название какой-нибудь важной организации. И он знал, что вечером придется объяснять невесте: неудачная попытка означает, что компьютер еще жив, а удачная значила бы, что он «сгорел».
Это было cool и действовало, как наркотик. С тех времен осталось совсем немного: несколько давних друзей, отношения с которыми поддерживались на уровне поздравительных открыток по праздникам, несколько пожелтевших вырезок из газет да воспоминания.
Но также и блокнотик с паролями, открывавшими ему доступ практически во все компьютеры в Германии.
Яцек заварил очередной кофе и включил свой компьютер.
Первым делом он ознакомился с сервером в Познани.
Он сразу отметил, что от атак извне сервер оберегает firewall, изощренная защитная программа, исполняющая роль электронного стражника у ворот, и… обрадовался. Если бы дело оказалось легким, не было бы чувства успеха.
После этого он отыскал в блокноте пароли, открывающие доступ в «Сгау» в Мюнхенском, Берлинском и Штутгартском университетах. «Сгау» — самый быстродействующий компьютер в мире. И таких компьютеров в этой богатой стране было всего четыре, включая и этот в Гамбурге, на котором он сейчас работает.
Он одновременно вошел во все три.
Затем на всех трех компьютерах он задействовал свой шедевр — написанную им программу, которая делала совершенно замечательную вещь: отправляла анонимки. То есть меняла его адрес на несуществующий. Даже если их хитроумный firewall в Познани и зарегистрирует, откуда было вторжение, пользы от этого будет немного: адресом будет несуществующая улица в несуществующем городе и несуществующей стране.
Прошло всего полчаса, а он уже был готов к работе.
Яцек закурил сигарету, пошел достал из холодильника в кухне банку пива, посмотрел на часы и уже собрался запустить одновременно три программы: здесь в Гамбурге, в Берлине и Мюнхене. Он знал, что такой атаки не выдержал бы даже сервер Пентагона. План у него был простой. Он атакует тот сервер из Гамбурга, прикончит из Мюнхена и продублирует из Берлина.
«Потому что Берлин ближе всего к Познани», — мысленно улыбнулся он.
И в этот миг он вдруг осознал, что обрушивает сервер из-за одного-единственного мейла. И ему вдруг неодолимо захотелось узнать, а что в нем такого может быть. Наверное, что-нибудь совершенно необыкновенное.
Он пока не стал атаковать, а взломал пароль почтовой программы, и мейл был перед ним.
Яцек отхлебнул пива и принялся читать.
Он читал и чувствовал, что весь дрожит.
Ему и в мысли не приходило, что это будет самый прекрасный из всех, что ему доводилось читать, текст о любви, тоске, потерянности, ревности, неверности и каре за нее…
Какой же необыкновенной, неповторимой должна быть та женщина, если Якуб написал ей такой текст.
Яцек завидовал ему.
Ему снова вспомнилась школа. Происшествие из того времени, когда Яцек был еще «малышом».
Им было задано написать сочинение по «Прощанию с Марией» Боровского. [13] До конца урока оставалось минут пятнадцать, и тут вдруг учительница польского вспомнила, что еще не проверяла эти сочинения. Она вызвала Якуба. Все с облегчением вздохнули, а он начал читать. Он так сильно, так хватающе за душу написал о смерти, о страдании, о выживании, о недолговечности и о достоинстве человека, что учительница плакала. Она не смогла сдержать слезы и вышла из класса, не дослушав Якуба, а он, не обращая на это внимания, продолжал читать. Все слушали в каком-то странном остолбенении, и такой тишины, как в тот раз, в классе еще никогда не было.
И потом тоже больше никогда не было.
Внезапно зазвенел звонок, но никто не встал с места. Якуб закончил читать и молча сел за парту, а остальные ученики выходили из класса, хотя перемена вот-вот уже должна была кончиться, и никто не решался посмотреть ему в глаза, потому что каждый стыдился выказанной недавно слабости.