Маслов запнулся, замолчал.
– Но это так… беспочвенные слухи, – добавил он после паузы. – Об Александрине всякое болтают. Она, мол, еще при муже завела молодого любовника, почти мальчика. Игорь не может ей простить отцовского позора. Она и его пыталась соблазнить, однако ее чары не возымели действия. Игорь слишком зол на нее, чтобы между ними могло возникнуть влечение. Хоть и говорят, что от ненависти до любви один шаг, в данном случае присутствует исключение из правила.
Через большие окна в комнату проникало скупое зимнее солнце, его бледный свет придавал скульптурам вид старинных мраморов. Застывшие в изящных позах античные богини молча внимали беседе двух людей.
– Это все вышло из-под резца моего отца, – заметил Маслов. – Он вынужден был работать на партийную элиту, а самые лучшие его вещи остались невостребованными. Отец их делал для души. Я работаю в современной манере.
Астра перевела взгляд на нелепые сооружения из стекла и металла, которые казались грубыми и неуместными рядом с пленительными формами, выверенными классической эстетикой Эллады.
– Соединение интеллекта и страсти сделало греков великими, – сказал скульптор. – Мысль не моя, но я готов под ней подписаться. У наших мастеров, к сожалению, непомерно развито либо одно, либо другое.
– А у Домнина что преобладает? – спросила Астра.
Маслов задумался.
– Игорь умен… и все-таки больше страстен, чем рассудочен. Его картины выдают его с головой.
– Страстный и не влюбчивый?
– Я имею в виду не физическую категорию, а творческую. Живопись – вот мир его чувственности. Он тратит себя на своих полотнах, в своих образах, а на жизнь уже ничего не остается.
– Родители Домнина развелись? – спросила Астра.
– В этом не было нужды. Мать Игоря умерла лет двадцать назад. Отец вдовел, жил один, изредка приводил к себе женщин, но о втором браке не помышлял. До перестройки он прилично зарабатывал: заведовал большим гастрономом. Молва приписывала ему накопленные богатства, припрятанные на черный день. Среди его знакомых ходили басни о золоте, которое выживший из ума старикан хранил в тайниках под паркетом. Это все полная чушь! Если безумие старшего Домнина в чем-то и выражалось, то единственно в любви к Санди, поразившей его, как разряд молнии. Он был слеп и глух к увещеваниям друзей, к просьбам сына… ко всем сплетням о, мягко говоря, легкомысленном поведении своей будущей супруги. Санди затмила для него весь мир. Я его не осуждаю, – вздохнул Маслов. – В сущности, так и должно быть.
– Я слышала о скандалах, связанных с художником и его мачехой…
Скульптор подозрительно уставился на гостью.
– Вы не из «желтой» прессы? Я бы не хотел портить отношения с Игорем.
– О нашем разговоре никто не узнает, – заверила его Астра. – Я не выдаю источники информации, иначе со мной откажутся сотрудничать. Моя репутация мне дорога.
Маслов страдал не только от недостатка средств; не менее болезненно он переживал отсутствие внимания прессы к себе и своему творчеству. Визит журналистки, пусть даже с целью получить сведения о Домнине, было для него целым событием. Он упивался этим разговором, представляя, будто у него берут интервью для серьезного издания.
– Игорь частенько лезет на рожон, однако делает это не нарочно, – преисполнившись важности, заявил скульптор. – Такой у него характер. Если им овладевает какая-нибудь идея, остановить его нет никакой возможности. Он не думает о последствиях. Так было и в учебе, и потом, когда он начинал обретать известность. Его тщетно принуждали переделывать работы… давили на него, обрушивались с жестокой критикой, грозились предать анафеме. Он только посмеивался и шел напролом. При жизни отца он щадил его чувства; кончина старика развязала ему руки.
– Вы хотите сказать, художник решил отомстить мачехе за неприятности, которые та причинила их семье?
– Именно так. Игорь шаг за шагом шел к своему триумфу, и теперь, когда на его выставки ходят тысячи людей, а картины охотно раскупают… когда его имя знают во всем мире, он написал «Трапезу блудницы» – великолепное полотно, перед которым можно стоять час, два, сутки… и не заметить, как летит время. Любой, кто мало-мальски знаком с Александриной, без труда узнает ее черты в образе блудницы. Эпатажная вещь… Впечатлительные натуры приходят от нее в экстаз. Порно бледнеет перед сим эротическим шедевром, словно жалкая картинка из комикса перед красочной жизненной сценой.
– В чем же заключается месть? – удивилась Астра. – Насколько я поняла, Домнин подарил своей мачехе бессмертие?
– Но как он ее увековечил? Во всем вызывающем бесстыдстве, во всей сластолюбивой порочности этой женщины, которая кормит из своих рук столь же порочного юношу, вместе с нею погрязшего в грехе похоти. Чертовка и чертенок, предающиеся разврату мать и сын…
– Позвольте, – перебила Астра. – Разве молодой любовник Александрины – ее сын?
– Разумеется, нет! Разве в этом дело? Если бы Санди воспылала страстью к собственному сыну, материнство не послужило бы препятствием. Самый отвратительный вид порока – мать, склоняющая сына к сексу, – практиковался еще императрицами Древнего Рима. Это и выразил Домнин… Блуд без покровов, в первобытной наготе, не завуалированный, не присыпанный блестками аллегорий, как принято в искусстве. Вы видели картину?
– Не успела…
– Она выставлена в одной частной галерее…
Маслов назвал адрес.
– Могу я еще раз прийти к вам, если понадобится?
– Конечно! – покраснел от удовольствия скульптор. – В любое время. Только позвоните предварительно… Вдруг я получу заказ на оформление арт-клуба в Питере. Мне обещали.
«Он не похож на Сфинкса, – подумала Астра, спускаясь по лестнице вниз. – Ну и что? По законам жанра, самый неприметный персонаж в результате оказывается преступником. Маньяков потому и ловят годами, что они ничем не похожи на убийц!»
Лариса сидела в машине, выглядывая Карелина. Он сказал, что сегодня будет добираться домой на метро. Тут она его и перехватит.
Она соскучилась. Калмыков начал какой-то грандиозный проект и сутками торчал в офисе или колесил по области; сын приходил из гимназии, и гувернер занимался с ним английским, потом вез в спортивную школу. Лариса была предоставлена сама себе – с утра на массаж, в солярий, в парикмахерскую, по магазинам, – старалась заполнить день до отказа, чтобы дурные мысли в голову не лезли. Но от них не избавишься.
– Карелин, ты меня избегаешь? – спрашивала она.
Тот отшучивался, но на свидание не приглашал, не покупал билеты в театр, не предлагал прогуляться, не угощал обедами или ужинами. В те редкие вечерние часы, когда Ларисе удавалось заманить его в квартирку, похожую на будуар дорогой куртизанки, где они провели столько умопомрачительных мгновений, Матвей как будто забывался, ласкал ее с прежней пылкостью, но непривычно быстро остывал, становился рассеянно-равнодушным и с оскорбительной холодностью завершал любовную игру.