— Узнай, что это за баба, как ее зовут и чем она занимается. А главное — как ее найти. Там и Фартового будем искать.
— Понял я, — протянул Валет. — Не впервой.
— Ладно, пойдем отсюда, — поежившись, сказал Сарычев. — Место здесь уж больно жутковатое.
В дверь негромко постучали.
— Войдите, — откликнулся Игнат.
В кабинет вошла Феоктистова.
— Ты меня вызывал? — спросила она.
Женщина смотрела прямо перед собой, удивительно, но она умудрилась не встретиться с ним взглядом.
— Садись, — кивнул Сарычев на свободный стул.
Мария Сергеевна, подобрав юбку, села на стул, распрямив гибкую спину. В этот раз она была воплощением покорности, и Сарычеву это нравилось. Алый бантик на гибкой шее и сложенные на столе руки придавали ей сходство с юной курсисткой. Руки у женщины были длинными и тонкими, с изящными пальцами. Они невольно притягивали взгляд.
— Почему ты меня избегаешь? — спросил Игнат, сосредоточив внимание на ее светло-розовых ноготках.
Пальчики дрогнули, выбили какую-то рваную дробь на поверхности стола и, успокоившись, распрямились.
— А какие же еще у нас должны быть отношения, кроме рабочих? Ты мой начальник, а я твоя подчиненная. Ты меня вызвал, и я к тебе пришла.
— Перестань, — отмахнулся Сарычев. — Не о том ты говоришь.
Не без горечи он осознал, что допустил ошибку. Не так следовало начинать разговор — надо бы переступить через собственные амбиции, прийти к ней в кабинет с покаянным видом и извиниться за все прошлое.
Женщины ценят такие вещи.
— Ты меня вызвал по делу или просто поговорить?
— Мария, почему ты так…
— Если просто поговорить, то давай отложим разговор до следующего раза. Сейчас у меня накопилось очень много работы. С минуты на минуту должны привести подследственного, и мне нужно его допросить.
— Послушай, Мария… Я понимаю, что я вел себя с тобой неправильно. Прямо скажу, как дурак! Но ты же знаешь, что все это я делал не со зла. Давай начнем все сначала. Ты нужна мне!
Их разделял старый дубовый стол. Немного, если подумать. Но Игнат неожиданно остро осознал, что в действительности между ними пролегает пропасть. А тонкие женские пальчики, что так приковывали его внимание, находились где-то за пределами досягаемости.
— Ты говоришь очень серьезные слова, Игнат. Ими просто так не бросаются.
— А я и не бросаюсь.
— Давай оставим все как есть. Зачем усложнять.
— Ничего не понимаю, что же все-таки произошло между нами? Я не смог подъехать вовремя! На это у меня были серьезные причины. Когда уже собрался к тебе, мне сообщили, что объявился Кирьян Курахин. Ты же знаешь, что это значит!
Мария пожала плечами, ее губы болезненно скривились:
— Я тебя понимаю. Все правильно. Ты и должен был так поступить.
Феоктистова поднялась.
— Мария…
— Не надо, Игнат… Ты опоздал. Я сейчас с другим.
— Это серьезно?
— Во всяком случае, для меня, — решительно ответила Мария и, одернув кожаную куртку, вышла из кабинета.
* * *
— Почему мы с тобой все время прячемся? — в отчаянии воскликнула Мария. — У меня такое чувство, что ты меня стесняешься.
— Перестань…
— Может, я какая-то кривая или косая? Объясни мне!
— Не говори ерунды, — отмахнулся Кирьян, погладив Марию по гладкому бедру. — С такой бабой где угодно можно появиться. Э-эх, не знаешь ты себе настоящую цену!
С Марией было интересно. Поначалу ему казалось, что их связывает только постель — дикое, необузданное совокупление, где они были союзниками в своем стремлении утолить жгучую животную похоть. И только присмотревшись, Фартовый обнаружил, что это не так. Для достижения такой гармонии должны присутствовать сильные чувства, которые без всякого стыда отметают все условности в удовлетворении единственного желания — получить благодать и наделить ею другого.
Мария обладала утонченным вкусом во всем: в одежде, в манерах, в поведении. И вместе с тем продолжала удивлять — однажды она принесла для веселья несколько французских открыток вольного содержания, изъятых у одного торговца. Вместе они долго хохотали над раскрепощенностью тамошних красавиц.
В эту же ночь Мария подивила его своей горячностью, не уступая в разудалости француженкам. Закусив губу, Кирьян изнывал от наслаждения, опасаясь раньше времени дать слабину, и когда, наконец, тело содрогнулось в мощнейшем экстазе, Мария вытерла губы и весело поинтересовалась:
— Тебе было хорошо?
— Да… Я у тебя хотел спросить: этому тоже обучали на Бестужевских курсах?
— А ты нахал! — усмехнулась Мария без всякой злобы. — Ты слышал что-нибудь о самообразовании?
— Приходилось.
— Так вот… До этого я знала только голую теорию. И была рада применить ее на практике.
Сладко потянувшись, Кирьян подумал о пользе такого самообразования. Оказывается, вещь полезная — на такие штуки способна не каждая девка из публичного дома. А уж они-то известные мастерицы!
После близости хотелось покоя — раскинуть руки, позабыться на некоторое время. Но Мария уже в который раз втягивала его в разговоры и требовала от него новых доказательств привязанности. Своим поведением она как бы утверждала, что ради любимого мужчины может зайти далеко, а вот на какие жертвы способен он сам?
— Тогда почему нам с тобой не сходить бы, к примеру, в театр? Я хочу, чтобы все видели, что я не одна, что у меня есть любимый мужчина.
Свидетелем их разговора была только луна, хитро заглядывающая в окно. Света было ровно столько, чтобы видеть контуры обнаженного женского тела, а вот его собственной улыбки не рассмотреть. И Кирьян был рад этому обстоятельству.
— Я не люблю театр, — сдержанно ответил он.
— Ты не любишь театр? — удивленно спросила Мария, повернувшись к нему.
В полумраке он любовался волнующим изгибом ее бедер.
— Хм… А почему я должен любить театр? — искренне удивился Кирьян. — Это водка, что ли?
— Какой ты все-таки противный, — фыркнула женщина.
— Да там и смотреть-то не на что. Одни «ахи» и «охи». Я в детстве в Марьиной Роще жил, вот там у нас мужички собирались на кулачный бой! Сойдутся стенка на стенку и давай метелить друг друга. Выбитые зубы, кровь фонтаном, поломанные носы. Вот там настоящий театр, это я понимаю! Со всей округи народ сходился посмотреть на такое зрелище! Бабы сарафаны нарядные наденут, платки цветастые повяжут, а мужики в поддевках, в яловых сапогах.