– Но-но! – пригрозил Искандер, но Егор уже шел прочь.
В приемной, делая вид, что заняты какими-то срочными делами, стояли несколько сотрудников. Не посмотрев ни на кого, Егор вышел. Победная ухмылка сползла с лица Насти. Она почувствовала, что ее план вдруг засбоил: Егор ушел, но не обернется ли это против нее?
Опасения Насти немедленно подтвердились. Искандер показался на пороге и велел ей срочно зайти.
– И паука нашего позовите, – гневно буркнул он. – Настало время разобраться, кто тут шарит по редакторской сети и вносит правки… Скажи-ка, Настена, как правильно пишется Крыжополь?..
* * *
Дима носился по квартире, стараясь как можно скорее убрать последствия вчерашней стихийной вечеринки. В голове били в колокола буддийские монахи, похихикивая над его страданиями, руки тряслись, вещи падали на пол. В коленях притаилась ватная слабость, настойчиво зовущая куда-нибудь поближе к горизонтальной поверхности с мягкими подушками и теплым одеялом, грызли кишки гремлины, алчные и злобные…
И зачем он вчера так надрался?
Дима схватил тарелку с недоеденным месивом, помчался с нею на кухню, но не вписался в поворот и врезался в стену. На свежевыкрашенной бежевой поверхности расползлась жирная томатно-кровавая клякса. Тарелка прощально дзынькнула и развалилась на куски. Тьфу, зараза…
Уныло оттирая соус, Дима напрягал лоб, вспоминая, осталось ли в холодильнике пиво? Сегодня ему предстоит встречаться с очередными инвесторами, а у него такой вид, будто на нем всю ночь пахали, боронили, а потом еще и асфальт укладывали. Нет, пора с этим делом завязывать. Люксенштейн и так в последнее время недоволен…
Как это тяжело – становиться звездой! Каждое утро бежать на уроки по вокалу…
Педагогом была рыжеволосая носатая еврейка, однажды представлявшая страну на важном конкурсе, но провалившаяся из-за плохой песни. Надо признать, свое дело она знала и денежки отрабатывала по полной программе. За короткое время она сделала с его голосом что-то невероятное: теперь Дима мог влет брать три октавы, не прерываясь, не уставая и даже не напрягаясь. Педагог ставила ему голос, не обращая внимания на нытье и просьбы передохнуть, орала и устраивала скандалы, когда он пробовал увильнуть от занятий, и сразу же звонила Юрию, не стесняясь пожаловаться на нерадивого ученика. Люксенштейн прилетал на квартиру, злой как черт, орал, однажды даже влепил Димке пощечину.
– Ты чмо, урод неблагодарный, – вопил он. – Знаешь, сколько в тебя денег вбухано? Знаешь, под каких людей мне пришлось прогибаться?
Димка подвывал от боли и унижения и тащил Юрия в койку, надеясь там замолить грехи, хотя это по-прежнему не доставляло ему никакого удовольствия. Но в последнее время Люксенштейн снисходил до него редко. В постели Дима оставался нескладным неумехой, потому Юрий предпочитал развлекаться с другими. Димку такое положение дел вполне устраивало. Беспокоило только одно: как бы продюсер не кинулся «делать звезду» из кого-то другого…
Огорчало отсутствие денег. Люксенштейн давал своему подопечному не так уж много. С работы Дима уволился сразу, как только подписал контракт, а теперь не знал, как заработать. Впрочем, прежней работы ему было не жаль. Что это за должность – ночной сторож, если он уже без пяти минут звезда?! Выступать по клубам Юрий не разрешал и вообще приказал нигде сильно не светиться. А что значит – «не светиться»?! Никуда не ходить и сидеть дома, как Егор?
Пока они жили вместе, проблем не было. Егор забивал холодильник продуктами, одалживал деньги, никогда не заикаясь о возврате. Дима уходил веселиться в клуб, Егор оставался дома: работал, смотрел телевизор, много читал.
– Неужели тебе не хочется где-нибудь потусить? – недоуменно спрашивал Дима, укладывая гелем непокорные вихры. – Что это за жизнь, если ты не развлекаешься?
Егор отрывался от книги;
– А что там может быть интересного? Я в клубы хожу работать. Если хочется потанцевать и выпить, я там же и остаюсь. Моя профессия предполагает постоянное общение с людьми, большей частью незнакомыми. Всех нужно разговорить, проникнуться, стать лучшим другом, иначе они не скажут тебе ничего интересного… Я, бывает, за вечер так «наотдыхаюсь», сил нет до подушки дойти, а еще статью писать… Нет, Димася, ты уж как-нибудь без меня…
– Но ты все время валяешься и читаешь, – возразил Дима. – Вчера читал, сегодня… Чего в этом может быть интересного? Лучше телик посмотреть. Мне вчера кучу дисков принесли…
– Дим, при хорошей фантазии книга куда лучше кино, потому что у тебя в голове вертятся свои картинки, – ответил Егор, и в голосе его почудилось легкое раздражение. Дима присел рядом и, перевернув книгу, посмотрел на обложку.
– Соммерсет Моэм. «Театр»… И что? Это интересно?
– Очень.
– Про что?
– Про актрису. Попробуй сам почитать, тебе должно понравиться.
– Да ну на фиг, – отмахнулся Дима и снова подошел к зеркалу. – Блин, прыщ выскочил… Что делать, блин… на самом видном месте…
– Выдави, – равнодушно посоветовал Егор.
– Да ну, потом красное пятно будет…
– Тогда красиво декорируй синей изолентой.
– Да, – проныл Дима, – хорошо тебе! Вон, с собой ничего не делаешь, помылся, волосы ладонью пригладил – и как с картинки. Вот как тебе это удается?
– Холод, голод и крем «Ромашка» – вот рецепт моей красоты, – буркнул Егор уже с заметным раздражением. – Димка, отстань, дай отдохнуть спокойно.
– Злой ты, – надулся Дима. – Уйду я от тебя.
– Адьёс! – помахал рукой Егор и углубился в чтение.
Дима вздохнул и отправился в ванную. Ликвидировав прыщ, он помахал Егору рукой и удалился на вечеринку.
Беззаботная жизнь затягивала все сильнее. Новые друзья и подруги находились сами собой. Несмотря на просьбы Люксенштейна не рассказывать о новом проекте, Димка болтал языком направо и налево. Новые знакомые охотно попивали за Димкины деньги, кивали головой, но не очень-то верили. Приходилось доказывать свою правоту. Часто вся компания заваливалась в квартиру часов в пять утра. Егор выползал из своей комнаты, невыспавшийся и злой, вяло знакомился с новоприбывшими, сидел с ними часа два, а потом уезжал на работу. Гости, часто такие же лимитчики, как и Дима, не имея своего угла, предпочитали зависать на квартире как минимум до обеда, выжирали холодильник. Потом вся толпа снова неслась на вечеринки…
Егору эта вакханалия быстро надоела. Прожив с Димой в одной квартире чуть больше месяца, он съехал на свою прежнюю квартиру, оставив короткую записку. Поначалу отсутствие приятеля никак не отразилось на жизни. Дима продолжал веселиться, умудряясь при этом ездить на репетиции. Но, черт побери, как это все было долго: запись в студии, фотосессии, танцы по расписанию! А душе хотелось совсем другого. Дима представлял себя на сцене, в лучах прожекторов, продюсер же процесс подготовки к триумфу затягивал до бесконечности. Судя по всему, на сей раз Люксенштейн решил не идти по проторенной дорожке, раскручивая «поющие трусы», а готовил проект, который должен взорваться, как бомба. Дима этого не понимал и, поскуливая, спрашивал: когда же он, наконец, выйдет на сцену?! Люксенштейн отмалчивался или грубо велел подопечному не лезть не в свое дело, запрещал курить, пить и жрать сладкое.