Два года, проведенные в Москве, не прошли для Егора даром.
Если раньше модная тряпка на плечах способствовала произведению впечатления на девиц, то теперь брендовый свитерок становился пропуском в клубы. Прежде Егор не задумываясь таскался по городу в китайских джинсах, теперь его бы засмеяли, попробуй он явиться в них на эфир. Егор замечал, как меняют отношение к нему дорогие цацки, которые презентовала ему Инна. Он ловил завистливые взгляды, которые бросали на него его сослуживцы, – дорогие часы, ботинки за три сотни евро, небрежно припаркованное у ресторана авто, в то время как большинство коллег ездили на метро, питались сосисками, купленными в ларьке, и носили предоставленные спонсорами брэндовые вещи только на эфире. И если поначалу Егора больно задевали язвительные замечания по поводу «мохнатой лапы», пристроившей его на телевидение, то скоро он перестал обращать на них внимание. Ну, говорят, ну завидуют… Пусть говорят! Значит, ты им интересен…
На музыкальном канале текучка телеведущих была делом обыденным. Еще не успев толком примелькаться и запомниться зрителям, молодые и амбициозные исчезали, так и не сделав карьеры.
Рассказывая друзьям о работе, Егор нисколько не лукавил. Даже будучи успешным и состоятельным, он не гнушался бегать за сосисками и курицей-гриль, мыть чашки, соглашался на любые задания. Правда, теперь он все чаще обедал в ресторанах и дорогих кафе, а корпоративные вечера с его участием оплачивались все дороже. Но и Егора иногда неприятно поражала корыстность коллег.
– Любят наши на хвост упасть, – пожаловался Егор мрачному Антону, сидевшему напротив, палившему сигарету за сигаретой. – Жрать все горазды, а вот платить – не очень. Я же, балда, по доброте душевной, на обед всех таскал, пока не подсчитал, во сколько мне обходится их хорошее отношение…
– При чем тут хорошее отношение? – глухо спросил Антон.
– Они упорно считают, что я должен заслужить право быть зачисленным в их стройные ряды. Блин, два года все выслуживаюсь, все доказываю, что богатый папенька – не грех, а благо.
Антон горько усмехнулся и ничего не ответил.
Настроение друга Егору не нравилось.
По окончании съемок Антон вернулся в Москву и встал перед фактом: ему некуда было идти.
Бурный роман с Рокси завершился, как только был отснят последний дубль.
– Ну, пока, – сказала Рокси в аэропорту, когда они получили багаж. – Не провожай, меня мой пупсик встречает.
– Пупсик, – зло передразнил Антон.
– Пупсик, – серьезно повторила Рокси. – Тош, ты же взрослый, сам прекрасно понимаешь, не смогу я здесь с тобой видеться.
– Думаешь, ему не донесли?
Рокси пожала плечами.
– Может, и донесли. Тот же Луценко мог, ему это как два пальца об асфальт. Но я отбрешусь, я ж такая… На три метра откачусь и скажу, что меня там не было. Не впервой…
– Не пожалеешь? – тихо спросил Антон. В груди щемило, к горлу подступил комок, застрял и выпустил колючки, царапаясь изнутри злобным ершом. Дышать сразу стало больно, в висках застучало.
– Пожалею, Антоша, еще как пожалею, – мягко сказала Рокси и, на миг прижавшись, чмокнула куда-то за ухо, точно промахнувшись. – И вспоминать буду всегда. Только ничего не будем менять, хорошо? Помирись с женой, ладно? Не стоит все портить.
– Маша меня не простит…
– А ты попробуй, – посоветовала Рокси и, бегло улыбнувшись, покатила свои чемоданы к выходу.
Ерш в горле у Антона ехидно зашевелился и полез внутрь, больно ухнув в желудок, расплескав его содержимое с такой силой, что волна ударила в нос. Антон бросился вперед:
– Рокси…
– Антон, все, не мучай меня, – зло сказала она, вырывая руку. – Хватит. Прости. Всё…
Она хотела уйти, а он все не пускал, вцепившись в ручку чемодана, который Рокси дергала с такой силой и остервенением, словно от этого зависела как минимум жизнь. От резкого рывка набитый до отказа чемодан не выдержал, замки щелкнули, и все содержимое вылетело наружу маленьким взрывом.
– Черт! – сказала Рокси.
– Извини, – промямлил Антон и бросился собирать вещи, но Рокси, застыв как изваяние, смотрела куда-то в сторону выхода.
Антон обернулся.
Там, миновав металлоискатель, стоял невысокий пузатенький мужчина лет пятидесяти, с плешивой головой, сверкающей, словно нимб. Он, нахмурив брови, озирался по сторонам. Рокси проворно села на корточки рядом с Антоном и принялась заталкивать скомканную одежду в чемодан.
– Скройся, умоляю, – прошипела она, бросив в сторону плешивого затравленный взгляд.
Антон кивнул и, судорожно сглотнув, отошел в сторону, прихватив собственный багаж. Спрятавшись за киоском с журналами, он наблюдал, как Рокси, радостно скалясь, бросается на шею плешивому. Плешивый по-хозяйски хлопнул ее по попке, поманил жирным как сарделька пальцем шкафообразного громилу и вальяжно повел Рокси к выходу. Громила, низко опустив голову, покатил чемоданы следом. Сквозь стеклянные двери было видно, как Рокси с радостной улыбкой садится в черный «Мерседес».
Антон запил.
За фильм еще не выплатили, сбережения подходили к концу.
Ухнув большую часть денег на ремонт в квартире, он остался на мели.
Мария не стала дожидаться возвращения блудного мужа и подала на развод. Не имея возможности присутствовать на процессе, Антон остался на бобах. В суде Голубева разыграла свою коронную сцену, рыдала и заламывала руки. После того, как Антон не явился на третье заседание, судья развела их без лишних церемоний.
– Все мужики – козлы, – сказала она и вкрадчиво подсунула Голубевой блокнотик. – Дадите автограф?..
Оставшись одна, Мария не стала утруждаться и упаковывать вещи Антона. Она вышвырнула их прямо с балкона, наблюдая с мрачным наслаждением, как вполне респектабельные граждане дерутся из-за джинсов, рубашек и побрякушек.
– Маша, может, не стоило так? – робко спросила ее подруга, Рита Алалыкина, на следующий день. – Ну гульнул мужик, он же молодой совсем, да и эта шалашовка его могла окрутить. А ты сразу разводиться…
– Может, и не стоило, – угрюмо ответила Мария, помешивая ложечкой остывший зеленый чай.
Без Антона жизнь стала какой-то пустой, скучной, а квартира – стылой и неуютной. Не радовал даже розовый цвет, теперь казавшийся грязным, выцветшим и аляповатым. По ночам никто не прижимал к себе, по утрам никто шутливо не подвывал на кухне, требуя миску с едой. Готовить для себя – скучно, а больше стараться было не для кого. Мария не хотела признаваться даже себе самой, что, бухнись Антон в ноги, умоляй о прощении – она простила бы, пусть бы только явился! Но он не пришел.
– Что же ты теперь делать будешь, Марусь? – участливо спросила Рита.
– Собаку заведу, – выдохнула Голубева. – Большого кобеля. Брюнета. Буду делать ему котлеты, а он – ждать меня со съемок, радоваться и вилять хвостом…