– А мне очень нравился мсье Бенуа, – пробормотала старушка. – И заметьте, мсье Андре очень любезный.
– Не удивительно! Рыбак рыбака видит издалека. Вы довольны, я вам все выложил, ведь так? А эта старуха, бьюсь об заклад, сама ничего и не заметила!
– У «этой старухи» есть имя, и если бы вы позволили, она бы мне все рассказала не хуже вашего.
– Вот она, благодарность! А кто вы, собственно, такой? Родственник Маню? Если так, то вот, я подсчитал сумму его долга, – извольте оплатить!
Виктор достал из кармана удостоверение, выданное Изидором Гувье, и потряс им перед лицом консьержа.
– Я журналист. Могу обеспечить вам такую репутацию, что мало не покажется.
Жюль Фрике так поспешно скрылся в своей квартирке, будто его укусила бешеная собака. Старушка рассмеялась.
– Это правда, что вы пишете статьи? Я расскажу вам кое-что еще, о чем умолчал консьерж. Он все видел, как и я. Я как раз шла из булочной.
– Что же вы оба видели?
– Этот славный мсье Маню забрался в фиакр и уехал, как только кучер махнул хлыстом. С тех пор он здесь и не показывается. А в фиакре, как мне показалось, сидела дама. Добрый мсье Бенуа в конце концов завоевал чье-то сердце. Я рада за него. Всего хорошего, мсье.
Порывы ветра колыхали поверхность Сены, по которой плавали ветки и клочья промасленной бумаги. Боясь, что шляпа улетит, Виктор решил снять ее, проходя по мосту Берси. Возможно ли, чтобы Бенуа Маню оставил свое жилье ради чувственных шалостей? Он посмотрел на эту ситуацию с другой стороны: если бы Таша велела ему немедленно к ней переехать, согласился бы он вообще ничего с собой не брать?
«Это маловероятно. Я забрал бы некоторые сувениры. Но откуда нам знать, может, этот Маню набил пару чемоданов, которые тайно вынес за несколько дней до побега. Но он исчез в феврале! То есть уже полгода не дает о себе знать!»
Два часа спустя, изнуренный долгой ходьбой и насквозь промокший под сильным дождем, он поделился своими размышлениями с Жозефом, который один хозяйничал в лавке.
– Исчез! Они как будто заразились друг от друга этой манерой бесследно пропадать. И куда они все подевались?! – воскликнул он.
– Блокнот был сделан из чеков. Его заполнил Бенуа Маню? Формула духов, адрес «Романта»… это подтверждают. Видно, он выронил эту книжечку в доме на улице Корвизар, а точнее – возле водоема, где ею полакомился карп… Но что он там делал? Этот человек – нос, а запахи там, однако, не могут быть ему приятны!
Виктор потер виски, пытаясь сосредоточиться. Ему была нужна тишина. Жозеф, в свою очередь, пытался привести мысли в порядок с помощью музыки. Он машинально стал напевать мелодию, которая не оставляла его в покое.
– Мои мысли путаются, вы не могли бы помолчать? – проворчал Виктор.
– Этот мотив постоянно вертится у меня в голове. Я его слышал в ту ночь, когда обыскивал поместье, там его насвистывал какой-то тип. Самое ужасное, я знаю эту песню, мама…
– Жаль, мы не знаем, как выглядит ваш свистун. Я пойду домой, у меня голова раскалывается, завтра поговорим.
– Завтра не рассчитывайте на меня раньше обеда. Я веду Дафнэ в мэрию, на кукольный спектакль. Айрис будет ожидать доктора Рейно, а моя мать займется генеральной уборкой у вас на улице Фонтен.
Узнав о такой перспективе, Виктор решил посвятить утро фотоделу, которое ему пришлось забросить из-за расследования. Ему нужно было бежать как можно дальше от веников и щеток, которые совсем скоро будут плясать сарабанду в его жилище.
25 сентября
При других обстоятельствах это было бы приятно – оказаться в центре внимания. Но сейчас Жозеф не слишком радовался тому интересу, который он вызвал. В праздничном зале мэрии установили скамейки, принесенные из соседней школы. На них теснились жены лавочников, буржуазки и служанки, пытающиеся усмирить свою детвору. За их ироничными взглядами скрывалась зависть к этому единственному среди них папаше с такой послушной девочкой. Дафнэ гордо восседала на его коленях, завороженная видом деревянной ширмы-будочки с алым занавесом, поставленной на возвышении. В первых рядах сидели дети постарше: девочки в бархатных платьях с кружевными воротничками и шляпках с завязками и мальчики в костюмах флотских офицеров и фуражках с козырьком. Они галдели, топали, шаркали башмаками по каменному полу, под удивленным и не одобряющим взглядом миндалевидных глаз маленькой девочки. Дафнэ не так часто выпадала возможность встречаться с другими детьми, и их поведение было ей непонятно. А еще она с нетерпением ожидала, когда наконец ей откроется чудесная тайна.
Сухая пожилая дама с седым шиньоном села за арфу и, едва поднялся занавес, принялась щипать струны. Дафнэ протянула ручонки, словно надеясь поймать мелодию, которая вдруг потекла, как извилистая речка. Но когда курносый круглолицый персонаж в коричневом суконном жакете и треуголке побил палкой бездельника за то, что тот стащил его яблоки, те же самые ручонки прижались к исказившемуся от страха лицу. Жозеф попытался успокоить дочурку, но кукловод, просовывая перчатки под платья кукол, тем временем пронзительным голосом озвучивал всех персонажей, и, к великому удовольствию публики, их проделки неизменно заканчивались взбучкой, какую Гиньоль устраивал Ньяфрону [232] .
Начался антракт, а за ним музыкальная интермедия, «Баллада толстых индюков» Эммануэля Шабрие [233] , которая успокоила Дафнэ. Жозеф старался развлечь малышку, подбрасывая ее на коленях – точно скакун, уносящий сказочную принцессу туда, где нет горя, – в далекую страну, в замок, защищенный рвами, толстыми стенами и пушками. Но вторая часть спектакля оказалась еще более мучительной. Кукольник остановил свой выбор на старых народных песнях. Песенки про кадета Русселя и его три дома [234] , дикого соловья и язык любви, о нантской темнице и ее узнике имели счастье понравиться Дафнэ. Но когда король приказал бить в барабан, а маркиза умерла, понюхав отравленный букет [235] , и потом, когда король Рено нес в руках собственные кишки, а земля поглотила его прекрасную супругу [236] , Дафнэ отчаянно разревелась. Няни и жены торговцев хмурили брови, глядя на девочку, которая извивалась, пытаясь выбраться из отцовских объятий. Апофеоз настал, когда Гиньоль, в окружении крохотных куколок, смело сразился с безумцем в окровавленном фартуке, который угрожал ему топором.